Рассказы

Он взял веник и погонял пыль — невесомые клубы порхали над горячим линолеумом и оседали на прежних местах. Устав с ними бороться, Антон выгреб из-под стола сигаретную пачку. За ней на невидимых нитях потянулись горелые спички, сплющенный окурок и еще — что-то голубое, мятое, денежно шелестящее.

Антон отряхнул бумажку и разгладил ее на полу. И почувствовал, что поверх трудового пота выступает новый, холодный.

Это, несомненно, были деньги. Какие-то незнакомые деньги, но — наши. «Сто рублей», «Государственный банк Славянского Союза», «подделка карается…» и так далее — все надписи были на русском языке. А кроме надписей — портрет. Крупный, в самом центре.

Со странной сотни на него смотрел, широко улыбаясь и сияя глазами, Юрий Гагарин.

«И замок, — некстати осенило Антона. — Сашок с Вовчиком про замок не знают. Про то, что он сломался. Это же совсем недавно… И еще про Вику».

Болезненно успокаиваясь, Антон сообразил, что фамилии Вики они тоже не знают, тем более — отчества.

Нет, не Сашок. Не Вовчик. И не Вика, это уже ясно. Разве что объединились?.. Да вряд ли.

Он посмотрел купюру на свет. Сотня была старая, и водяные знаки еле угадывались. А может, и не знаки, просто потертости. Черт ее разберет…

Не выпуская сотни из рук, Антон снова набрал номер фирмы.

— А деньги?! — заорал он, едва там подняли трубку. — Деньги вы тоже делаете?

— Какие деньги?.. — спросил женский голос. Не тот, другой.

— Ну, деньги из будущего. С Гагариным.

— Вы куда звоните, молодой человек?

— По объявлению. Насчет приколов.

— Вы не туда попали…

Он нажал на рычаг и, сверяя каждую цифру с газетой, набрал номер еще раз. Занято. Позвонил опять — опять занято.

— Да что ж это!.. — прорычал Антон и вдруг очнулся.

Вика!!! Уже подъезжает!

Оттолкнув телефон, Антон метнулся в прихожую и влез в сандалии. Шорты, футболка, обувь на босу ногу. Не щеголь, но времени переодеваться уже не оставалось. Забежав в комнату, он прихватил сторублевку — обычную, с Большим театром, — и выскочил на лестницу. Минут пять у него еще было, аккурат домчаться до метро и купить в палатке цветы.

Антон чуть-чуть опоздал, и они встретились у подъезда: он — взмокший, как конь, с зашибленными по дороге пальцами, с растрепанными розами; она — в юбке, надетой задом наперед, в домашних шлепанцах и с недокрашенным глазом.

Перезвонить Антон так и не сумел. Сначала он еще помнил о шутниках из фирмы, пихал «Экстра-М» куда-то в угол и даже хотел выписать телефон на отдельный листок, но все откладывал на потом. Потом им с Викой стало как-то не до этого, потом газета пропала, а в следующем номере объявления уже не было.

О пляже они в тот день даже не думали. А сотню с Гагариным Антон все же сохранил. Он спрятал ее в толстую книгу и достал лишь в две тысячи шестнадцатом году — просто в шестнадцатом, так теперь говорили, — после образования Славянского Союза, когда Юрке уже исполнилось девять.

Отношения с начальником Валентином Валентиновичем у Антона складывались нормальные.

На круги своя

Дождь. Странная штука. Зимой его так ждешь, а приходит весна — и начинаешь проклинать все на свете. Дорога скользкая, как кусок мыла, а у меня резина совсем лысая. Надо бы сбросить скорость. Да ладно, чего это я? Справлюсь, не мальчик. А может, притормозить? Нет! В любой другой день, но не сегодня. Жена в роддоме, надо успеть. Шоссе пустое, ни одной машины. Все будет нормально. И чего я вдруг разволновался? Старею. Это в тридцать пять-то?

Вдруг — лось. Справа — лес. Руль влево. Два прожектора — фары. Откуда автобус? Ни испуга, ни боли. Только удивление. А лось был большой, как бегемот. Смешно!

Тепло и тихо. Какое-то давно забытое, ни с чем не сравнимое ощущение полного покоя. Так чувствовала себя метагалактика накануне Большого взрыва. Да полно! Какие еще взрывы? Какие к черту галактики? Надо выяснить, где я. Сознание работает как никогда ясно, но вот тело — с ним что-то неладно. Темно. Странный гул. Полугул — полупульсация. Чего? Всего вокруг. Очень похоже на сердцебиение. Не мое. Мое — вот оно, само по себе. Правда, бьется слишком часто. Еще бы тут не волноваться.

Какое-то чувство беспокойства. И неудобства. Что-то не так. Что-то должно измениться. Мягкое прикосновение к голове. Острый укол яркого света. Легкие разрывает ворвавшийся воздух. Оказывается, я не дышал. Резкая боль в районе пупка. Ничего, терплю.

— Смотрите, не плачет. Молодец!

— Ничего хорошего. Ребенок должен плакать.

Пожилая акушерка внимательно осмотрела новорожденного. Больничная палата. Полно народу. Какие-то девушки — практикантки, скорее всего. Тут до меня доходит, что я совершенно голый. Пытаюсь прикрыть свою наготу, но руки не слушаются.

— Ой, смотрите, как ручками машет! Смешная! — раздаются голоса практиканток.