Рассказы

И вот выбрал он воскресный день, пошел к Ольге Сергеевне Малышевой, тоже уже старушке, но помоложе Отавихи, побашковитей. Эту Ольгу Сергеевну старик Глухов когда-то тайно очень любил. Тогда он был не старик, а молодой парень, и любил красивую, вздорную Ольгу. Помышлял слать к Малышевым сватов, но началась революция… Объявился на селе некий молодец комиссар, быстро окрутил Ольгу, куда-то увез. Увезти увез, а сам где-то сгинул. Наверно, погиб в бою. А Ольга Сергеевна вернулась домой и с тех пор жила одна. Как-то, тоже по молодости, но уже будучи женатым, Емельян Глухов пошел к Ольге Сергеевне в сельсовет (она работала секретарем в сельсовете) и открыл ей свое сердце. Ольга Сергеевна рассердилась, заплакала и сказала, что после своего орла-комиссара она никогда в жизни никого к себе близко не подпустит. Глухов попытался объяснить, что он без всяких худых мыслей, а просто сказать, что вот любил ее (он был выпивши). Что тут такого? Ольга Сергеевна пуще того обиделась и опять стала говорить, что все мужики не стоят мизинца ее незабвенного комиссара. И так она всех напугала этим своим комиссаром, что к ней и другие боялись подступиться. Но прошло много-много лет, все забылось, все ушло, давно шумела другая жизнь… И старик Глухов и пенсионерка Ольга Сергеевна странным образом подружились. Старик помогал ей по хозяйству: снег зимой разгребет, дровишек наколет, метлу на черенок насадит, крышу на избе залатает… Посидят, побеседуют. Малышева поставит четвертинку на стол… Глухов все побаивался ее и вел необязательный разговор.

— Ведь вот какая… аккуратная власть! Раньше как: дожил старик до глубокой старости — и никому не нужон. А теперь — пенсия. За что мне, спрашивается, каждый месяц пенсию отваливают? Мне родной сын пятерку приедет сунет, и то ладно, а то и забудет. А власть — легулярно — получи. Вот они, комиссары-то, тогда… они понимали. Они жизни свои клали — за светлое будущее и за коммунизьм! Я советую, Ольга Сергеевна, стать и почтить ихную память.

Ольга Сергеевна недовольно говорила:

— Сиди. Чего теперь?.. Нечего.

Она теперь редко вспоминала комиссара, а больше рассказывала, как на нее «накатывает» ночами.

— Вот накатит-накатит — все, думаю, смертынька моя пришла…

— А куда накатывает-то? На грудь?

— А на всю. Всю вот так вот ка-ак обдаст, ну думаю, все. А после рассла-абит всюё — ни рукой, ни ногой не шевельнуть. И вроде я плы-ву-у куда-то, плыву-у.

— Да, — сочувствовал Глухов. — Дело такое — так и уплывешь когда-нибудь.

После того, как старик Глухов схоронил жену, он еще чаще наведывался к Малышевой. Они любили сидеть на веранде — пили чай с медом. Старик приносил в туеске мед.

— Тоскуешь? — спрашивала Малышева.

Глухов не знал, как отвечать, — боялся сказать не так, а тогда Малышиха пристыдила бы его. Она часто не то что стыдила его — давала понять, что хоть ему и семьдесят скоро, а стоит больше ее послушать, а самому помолчать.

— Тоскуешь?

— Так… — неопределенно говорил Глухов. — Жалко, конечно. Все же мы с ей… пятьдесят лет прожили.

— Прожить можно и сто лет… А смысл-то был? Слоны по двести лет живут, а какой смысл?

Глухов обижался:

— У меня три сына на войне погибли! А ты мне такие слова…

— Я ничего не говорю, — отвечала Малышиха. — Они погибли за родину.

— Тоскую, конечно, — уже смелее говорил Глухов. — Сколько она пережила со мной!.. Терпела. Я смолоду дураковатый был, буйный… Все терпела… Жалко.

— Сознание… — вздыхала Малышева. — Тесать вас еще и тесать! Еще двести лет тесать — тогда только на людей будете похожи. Вот прожил ты с ней пятьдесят лет… Ну и что? И сказать ничего не можешь. У меня вон в огороде бурьян растет… Тоже — растет. А рядом клубника «виктория». Есть разница?

— Ты чего сердишься-то? — не понимал Глухов.

— Есть разница, я спрашиваю?

— Сравнила…

— И буду сравнивать! Потому что один человек живет — горит, а другой — тлеет. У одного — каждая порочка содержанием пропитана, а другие… Делают только свое дело, и все. Жеребцы.

— Не всем же комиссарами быть! — сердито говорил Глухов, обиженный за «жеребцов».

— Пятьдесят лет прожил, — передразнивала Малышева. — А из них неделя наберется содержательная?

— Ну, содержания-то, слава богу, хватало, чего доброго. С избытком.

— Оно и видно! — Малышева собирала губы в куриную гузку.

Глухов чувствовал, что чем-то он ее злит, но никак не мог понять чем.

И все же он продолжал ходить к Малышевой. Иногда — так вот — поругивались, иногда ничего, мирно расходились. И вечер, глядишь, проходил незаметно.

В это воскресенье Глухов пришел к Малышевой без топора, без ножовки. Пришел поговорить. Посоветоваться.

— Я, Сергеевна, за советом. Помоги.

— Что такое случилось? — навострилась Малышева. Она любила давать советы.

— Ты старуху Отавину знаешь?

— Ну.