Рассказы

- Отец не разрешил мне вернуться, - говорит; она уже стояла на обочине. Для нее это была данность - она не надеялась, что я уговорю отца, или заступлюсь за нее, или встану на ее сторону. Вот тогда-то я и пожалел, что вчера вечером дал ей уйти, - никак нельзя было этого допустить. Стоит остаться, и, глядишь, все наладится; уйдешь в темень и не вернешься - ставишь жизнь на кон, и потом с ней не совладать.

Мамино такси пришло. Она поцеловала меня, обняла крепко-крепко и села в такси - платье цвета морской волны, высокие каблуки, короткое пальто. Я стоял, вдыхал запах ее духов на моих щеках, смотрел на маму.

- Многое из того, что прежде пугало, мне теперь не страшно, - говорит она; подняла на меня глаза и улыбнулась . - А меня ведь мутило от страха, вот как. - Закрыла дверцу, помахала мне и уехала.

Я пошел назад в школу. Хотел поспеть туда к трем, тогда можно было бы вернуться домой на автобусе. Я проделал долгий путь вдоль Миссури по 10-й авеню до Второй улицы, а там повернул к центру. Миновал гостиницу "Большая Северная", куда отец сбывал уток, гусей и всевозможную рыбу. Пассажирских поездов на сортировочной не было, грузовой пандус казался маленьким. Вдоль него выстроились мусорные баки, дверь была закрыта, на ней висел замок.

По дороге в школу я думал, что моя жизнь круто повернула и мне, пожалуй, не понять толком, как и куда, по всей вероятности, еще очень долго. А может, и вообще никогда. Такие вещи приключаются помимо воли, это я знал, вот и со мной сейчас такое приключилось. И, шагая в тот день холодной улицей по Грейт-Фолсу, я задавал себе такие вопросы: почему отец не разрешил маме вернуться? Почему Вуди стоял со мной на холоду у нашего дома - ведь отец мог его убить? Почему Вуди сказал, что мама была прежде замужем, если это неправда? Да и сама мама, почему она так поступила? Через пять лет отец отправился в Или (штат Невада) срывать забастовку на нефтепромыслах и был там по случайности убит. Маму я с тех пор время от времени встречал - там-сям, с одним мужчиной, с другим - и могу сказать, что мы хотя бы знаем, что и как у каждого из нас. А вот ответа на эти вопросы я так и не знаю, и я никого и никогда не просил ответить на них. Притом я не исключаю, что он - ответ - куда как несложен: это всего-навсего неразвитость, в нас во всех сидит какое-то безразличие, бессилие, из-за них мы неверно видим жизнь, по сути чистую и простую, из-за них наше существование - что-то вроде межи, отделяющей одно небытие от другого, из-за них мы всего-навсего твари, повстречавшиеся на одной тропе, подозрительные, злопамятные, которым не ведомы ни снисхождение, ни сильные чувства.

К ЧЕРТЯМ СОБАЧЬИМ

Моя жена только-только укатила на Запад с псарем с местных собачьих бегов, а я болтался дома, пережидал, пока суд да дело, подумывал: не сесть ли на поезд во Флориду - перебить невезуху. Билет уже лежал у меня в бумажнике.

Был канун Дня благодарения, и всю неделю охотники парковали машины у ворот: пикапы и одно-два раздолбанных "шевроле" - по большей части с номерами других штатов - пустовали день-деньской; лишь кой-когда двое мужиков постоят у своих машин, попьют кофе, покалякают. Мне они были до лампочки. Гейнсборо - а я тогда подумывал кинуть его с арендной платой - сказал, чтоб я с ними не связывался, пусть себе охотятся, ну а если вздумают стрелять около дома, тогда уж вызвать полицию и пусть она с ними управляется. Около дома никто не стрелял, хотя в леске на задах постреливали, и я видел, как одно "шевроле" с оленем на крыше укатило молнией, но неприятностей от этого не предвидел.

Я хотел выбраться отсюда до снега и до того, как начнут приходить счета за электричество. Перед тем как отъехать, жена продала нашу машину, поэтому наладить дела было не так-то просто, а я их запустил - не до того было.

Утром, в одиннадцатом часу, в дверь постучали. На прихваченной морозцем траве стояли две толстухи - держали мертвого оленя.

- Где Гейнсборо? - спрашивает одна из них.

Обе в охотничьей справе. На одной красная в клетку суконная куртка, на другой - зеленый маскировочный костюм. У обеих сзади к поясу приторочены рыжие подушечки - такие, что нагреваются, когда на них садишься. Обе при ружьях.

- Нет его, - говорю. - Вернулся в Англию. Власти к нему прицепились. За что, не знаю.

Обе уставились на меня - глазами так и буравят. Лица обмазаны черно-зеленой маскировочной мазью, с виду себе на уме. А я еще халата не снял.

- Мы хотели оставить Гейнсборо оленины, - говорит та, что в красной куртке, та, что первая заговорила. Обернулась, посмотрела на мертвого оленя, а у него язык вывалился и глаза ну прямо как у оленьего чучела. - Он нам разрешает охотиться, вот мы и хотели его отблагодарить, - говорит.

- Что бы вам не отдать оленину мне, - говорю. - Я б сберег ее для него.

- Отчего бы и нет, - говорит та, что ведет разговор. А другая, та, что в маскировке, глянула на нее со значением: мол, если оленина попадет ко мне в руки, она-то знает, Гейнсборо ее не видать.

- Чего бы вам не войти, - говорю. - Я сварю кофе, согреетесь.