Рассказы

Бледный как полотно лейтенант слушал чужой голос, с силой прижимая к уху наушник, и думал не о тактике скорого боя, а думал черт знает о чем. О том, что нет, не пронесло, не повезло, хотя всегда везло и до конца командировки осталось всего ничего… Что зря пошел в училище, а не, как советовали, в политех. Что теперь, наверное, придется воевать и, вполне вероятно, умереть. А дома осталась беременная жена, с которой после выпуска он не прожил и полугода, и теперь его убьют, и он не узнает, кто у него родился. А она останется жить и, наверное, быстро найдет себе нового мужа, потому что очень красивая…

— Ну так что, командир, договоримся? Потому что все равно договоримся, но будет много крови. Нам не нужна твоя кровь…

Лейтенант отбросил наушники.

— Сахитов!

— Я!

Сахитов был бледнее лейтенанта, был бледен, как сама смерть. Он мало напоминал недавнего бравого, с ремнем, болтающимся внизу живота, дембеля, он стал тем, кем был — девятнадцатилетним пацаном.

— Ты гранаты раздал?

— Ага… То есть, так точно…

Сахитов выжидающе смотрел на лейтенанта. И все смотрели. Теперь от него, от их старлея, зависело, что будет со всеми ними дальше. Теперь он перестал быть занудой-взводным, которого старики-солдаты делили на восемнадцать, теперь он был офицером. Отцом-командиром. Почти богом. Потому что единственным, знающим, что делать в такой ситуации. Ну ведь учили же его чему-то в его училищах…

— Значит, поступим так…

— А мне что делать, товарищ лейтенант?

— А ты вызывай, вызывай Сотого. Беспрерывно вызывай. Все время вызывай…

Взять блокпост с ходу не удалось. Выставленные по флангам пулеметы резали местность длинными очередями, отзываясь на каждое подозрительное шевеление. Патронов у федералов было много. Единственное, чего было много. Даже больше, чем надежды.

Лейтенант метался по периметру поста, раздавая приказания. Теперь он не думал о жене, о будущих ее мужьях и своем неродившемся ребенке — некогда было. Теперь он думал о том, чем прикрыть наиболее вероятные направления атаки, о флангах, связи, боезапасе… Теперь он воевал…

Две атаки захлебнулись. Боевики оттащили в ближний лесок одного убитого и двух раненых. Что было для обычного блокпоста много.

— Скажи снайперам, пусть работают по офицеру.

Чеченцы говорили на одном с обороняющимися федералами языке, потому что служили в одной армии, обучались в одних и тех же воинских училищах, жили в одной стране.

— Пусть выбьют офицера!

Во время очередной перебежки лейтенант получил пулю в бедро. По инерции он пробежал еще несколько шагов и упал за бруствер из сложенных друг на друга мешков. Тонкие струйки песка из пробитой пулями мешковины сыпались ему на погоны и за шиворот. Правая штанина густо набухала кровью. Но лишь с одной стороны. С другой ткань была сухой. Ранение было слепым. И значит, пуля могла раздробить кость.

Лейтенант попробовал пошевелить ногой. Резкая боль ударила куда-то в пах. Комок тошноты подкатил к горлу.

Все — отвоевался.

— Что с вами, товарищ лейтенант?

— Сержанта Сахитова ко мне. Быстро.

Сахитов приполз на животе.

— Вы ранены, товарищ лейтенант?

— Ранен. Теперь командовать тебе.

— Мне?! — испугался Сахитов. Потому что сразу же вспомнил, что командиров чеченцы не жалуют, и если кто-нибудь из них погибнет, то отдуваться за это уже не лейтенанту, а ему. И тут же заканючил:

— Товарищ лейтенант, я не смогу…

— Это приказ! Повтори!

— Я не сумею…

— Повтори!.. твою мать!

— Есть командовать, — обреченно повторил Сахитов.

— Следи за тем вон леском. В следующий раз они скорее всего пойдут оттуда. И скажи, чтобы никто не высовывался. Меня, кажется, снайпер…

— А как же вы, товарищ лейтенант?

— Я ничего, я здесь.

Боль наполняла сознание, вытесняя из него все прочие мысли и чувства. В том числе вытесняя даже страх. Теперь лейтенант ничего не боялся и ни о чем не сожалел. Теперь ему было почти все равно. Только больно. Только больно, и все…

Боевики в атаку не шли. Они чего-то выжидали.

Сахитов сидел, навалившись спиной на мешки с песком, и внимательно смотрел на радиста, который беспрерывно и безнадежно вызывал Сотого. Он сидел и смотрел, и больше ничего не делал. Потому что не знал, что делать. И не хотел ничего делать.

— Смотри-ка, это же Русаков и Пахомов! — удивленно ахнул кто-то.

— Где?

— Да вон же, вон!

Рядовые Русаков и Пахомов стояли на коленях посреди поля. Руки их были связаны за спиной ремнями. Сзади них маячили фигуры боевиков.

— Эй, — крикнул один из них. — Где ваш командир? Я хочу сказать ему. Мы не будем стрелять.

Все лица развернулись к Сахитову. Сахитов посмотрел на лейтенанта.

Лейтенант лежал, прикрытый плащ-палаткой. Он был жив, но был безразличен к происходящему. Он уже не был командиром, командиром был Сахитов. Взгляды поднимали, толкали его вверх, взгляды требовали, чтобы он что-то сделал. Только что, полчаса назад, он был такой же, как все, только что он так же смотрел на лейтенанта, а теперь все смотрят на него.

Теперь спрос с него.

Сахитов нехотя поднялся на ноги.

— Ты, что ли, командир? — ухмыльнулся боевик.

— Ну я, — ответил Сахитов, и голос его сорвался.