Рассказы

— Вот уж не знаю, как о книге, проникнутой таким горьким пессимизмом, при всей ее нравоучительности, можно сказать, что она возвышает.

— Конечно, я как раз имела в виду сказать, что роман поучает, — залепетала миссис Леверет в полном смятении оттого, что слова, которые она считала синонимами, вдруг оказались различными по значению. Удовольствие, получаемое миссис Леверет на заседаниях Обеденного клуба, часто омрачалось такого рода неожиданностями, а так как она не догадывалась, какую важную роль играла, давая остальным членам возможность самоутверждаться за ее счет, то нередко мучилась сознанием, что недостойна участвовать в их дискуссиях. Не будь у нее туповатой сестрицы, восхищавшейся ее умом, бедняжка вряд ли избежала бы комплекса неполноценности.

— А они женятся в конце? — спросила миссис Роуби.

— Кто они? — хором возопил Обеденный клуб.

— Как кто? Она и он. Ведь «Крылья смерти» — роман. А в романе, по-моему, это самое главное. Если героев разлучают, я просто места себе не нахожу.

Миссис Плинт и миссис Беллингер обменялись негодующими взглядами.

— Ну если вы настроены на подобный лад, — сказала миссис Беллингер, — то я вряд ли стала бы рекомендовать вам «Крылья смерти». Что до меня, я никогда не могла понять, как можно тратить время на занимательные поделки, когда есть столько книг, которые нельзя не прочесть.

— Но самое замечательное, — произнесла вполголоса Лора Глайд, — во всем этом то, что никто не может сказать, как кончаются «Крылья смерти». Пораженная ужасным смыслом того, что ею же было облечено словами, Озрик Дейн милосердно скрыла его от нас — быть может, даже от себя самой, — как Апеллес скрыл лицо Агамемнона, приносящего в жертву Ифигению.[16]

— Что это? Стихи? — шепотом спросила миссис Леверет у миссис Плинт, которая, не удостоив ее прямым ответом, холодно посоветовала:

— А вы посмотрите в энциклопедии. Я взяла себе за правило смотреть решительно все сама. — И в тоне ее звучало: «Хотя мне ничего не стоит приказать сделать это моему лакею».

— Я хотела сказать, — вновь взяла слово мисс Ван-Влюк, — что тут неизбежно встает вопрос: а может ли книга поучать, если она не возвышает?

— О! — только и выдохнула миссис Леверет, ощущая, что почва окончательно уходит у нее из-под ног.

— Не знаю, — возразила миссис Беллингер, которой в тоне мисс Ван-Влюк почудилось нечто посягающее на ее, миссис Беллингер, вожделенную привилегию принимать у себя Озрик Дейн. — Не знаю, уместен ли такой вопрос, когда речь идет о книге, возбудившей к себе больший интерес всех мало-мальски думающих людей, чем любая другая после «Роберта Элсмера».[17]

— Как вы не видите, — воскликнула Лора Глайд, — что именно благодаря этой своей мрачной безысходности, этой поразительной гамме всех оттенков черного на черном фоне, она и подымается до вершин искусства. Читая «Крылья смерти», я беспрестанно вспоминала maniere noire[18] принца Руперта…[19] Эта книга словно выгравирована, а не выписана, и при этом играет всеми красками…

— Кто этот Руперт? — шепотом спросила миссис Леверет у соседки. — Кто-нибудь, с кем она познакомилась за границей?

— И самое удивительное в «Крыльях смерти», — решила пойти на уступку миссис Беллингер, — это то, что эту книгу можно рассматривать с самых различных сторон. Я слышала, что детерминист профессор Лаптон ставит ее в один ряд с «Фактами этики».[20]

— А мне говорили, — сказала миссис Плинт, — что Озрик Дейн потратила девять лет на подготовительную работу, прежде чем взяться за перо. Она обо всем справляется, все выверяет. Я, как вы знаете, руководствуюсь тем же принципом. Я никогда не бросаю книгу, не дочитав до конца, хотя могу позволить себе покупать их сколько угодно.

— А что вы сами думаете о «Крыльях смерти»? — спросила вдруг миссис Роуби.

Подобный вопрос принадлежал к разряду неуместных, и дамы переглянулись между собой, словно отмежевываясь от соучастия в нарушении приличий. Они все знали, что миссис Плинт положительно не переносит, когда интересуются ее собственным мнением о книге. Книги пишутся, чтобы их читали, и, коль скоро она их читала, чего же еще можно было от нее требовать? Задавать ей вопросы с содержании того или иного произведения было, в ее глазах, столь же возмутительно, как подвергать таможенному досмотру ее чемоданы и искать в них контрабандное кружево. Члены клуба всегда считались с этой ее особенностью. Те немногие мнения, коих она придерживалась, отличались внушительностью и прочностью; в своем уме — как и у себя в доме — она держала только монументальные «предметы», и о том, чтобы сдвинуть их с места, не могло быть и речи. К тому же, согласно одному из неписаных законов Обеденного клуба, каждый член этого содружества мог рассчитывать — в пределах своей компетенции — на уважение к своему образу мыслей. Вот почему по окончании дискуссии ее участницы теперь уже полностью убедились, что миссис Роуби решительно не подходит к их кружку.

II