Рассказы

— То-то и оно, — поучительно сказал он. — А давай запрещенную литературу читать?

Не стал он ее сказочками тешить про иван-чай. Как встал во весь рост, да как загнул про трансцендентальную апперцепцию — у девчушки от восторга глаза расширились. А он все Кантом трясет, цитатки из него вытрясает, а у малолетней аж слезы на глазах, от восторга, видимо.

Разобрались они с критикой чистого разума, другим занялись. Вот те время, вот пространство, а вот и Господь Бог, а вот и гносеология, мать ее. Слушала девчушка с открытым ртом и разинутыми глазами. В кайф пришелся Иммануил, даром что незаконно проданный.

— А теперь поклянись, — потребовал юноша.

— Я поклянусь! — счастливо сказала школьница.

— Небом и землей, — уточнил он.

— Небом и землей, — сладко повторила она.

— Мамкой и папкой…

— Мамкой и папкой…

— И всеми будущими любовниками!

— И ими тоже…

— Что никому не скажу, чем мы тут занимались.

— Разумеется, — просто ответили она.

Расстались они кайфоватые, молодые, но просветленные, счастливые сполна и собой, и миром, одним словом, начитанные до маковки. Отсыпаться пошел Влад, но не судьба, наверное, — через два часа нагрянула соседская тетка.

— Ты чего, паскудник, наделал? — вопила она.

— Развлекал вашу дурочку, — объяснил он.

— Что? — орала она дурным голосом. — Как ты сказал?

— А как ее еще развлекать?

Женщина застонала. Глаз выкатила, зубом скрипела, а ногтем норовила царапнуть импортные обои.

— Картинки рисовать, музыку слушать, — плакала она. — А ты что сделал? Лежит она сейчас, встать не может, бредит про какую-то онтологию. Есть не хочет, пить не хочет, метафизику ей подавай. А я где возьму? Мы бабы простые, академиев ваших поганых не кончали.

— Это пройдет, — философски заметил он. — Полежит и встанет.

— Сволочь ты, — просипела тетка и хлопнула его в ухо.

Хотела за чуб оттаскать, но пожалела, видать. Так и не помяла лихие космы, только плюнула в сердцах и ушла восвояси, или еще куда ушла, куда обычно уходят злобные некрасивые тетки… Наверное, к добрым и дурным дядькам, состоящих при них в мужьях, куда же еще? (Разумеется, к добрым, поскольку недобрый дядька такую бы сразу порешил под покровом первой брачной ночи).

Влад оплакивал свое ухо. И так он его оплакивал, и по-другому, даже лечить хотел, а оно и так перестало маяться. Вот и славненько, думал он, вот и весело.

В разнесчастную железную дверь стали бить сапогом. Может, били и чем иным: трубой, скажем, или милицейской дубинкой, или бандитским кулаком, или восточной пяткой, или телевизором, или водородной бомбой. Но он интуитивно чуял, что сапогом. Насмотрелся в детстве киношек, где плохие ребята вышибали хорошим парням двери своими грязными сапожищами. Тимуровцы? Тетка?

Развратная кантианка? Адольф Гитлер? Хан Батый? И один дома, и нет спасения.

Там стояло похлеще, чем хан Батый. Недоброе стояло, ох, недоброе. Мужик. Потный, руки татуированы, смотреть страшно. Нос покорежен, шерсть дыбком, слюна медленно изо рта вытекает. За спиной короткоствольный автомат, а в руках ксива.

— Именем закона, козел, — хрипел он.

— Но вы же не сотрудник правоохранительных органов?

— Я-то?

— Ну из милиции же?

Мужик ощерился.

— Так твою растак, пацан, не ментовский я. Я в натуре круче, пацан, запомни — я Кагэбэ.

— Ух ты!

— Не ух ты, а ух вы! Уважай, пацан, контору. А то разведем и выцепим. Открывай, короче, ворота, а то смотрю на них как баран.

Делать нечего, распахнул.

— Как фамилие твое, дятел?

— Владислав я… Ростиславович… Красносолнцев…

— А у нас в архивах записано, что ты Вовка, — подивился мужик.

— Там, наверное, дезинформация.

— Ладно, пацан, усек. Щас колоться будем.

Кагэбэ зашел в комнату, плюхнулся на кровать и стал старательно вытирать сапоги о сиреневую подушку. И методично колоть Влада:

— Имя? Фамилия? Адрес? Твою мать! Отвечать быстро, не задумываясь. Ну?

— Так вы меня об этом спрашивали, — растерялся паренек.

— Ах да, вообще-то, — смутился он. — Но это я для уточнения, для сверки, так сказать, этих е… данных. Давай к составу преступления. Ну?

— Но я же не виноват.

— Начинается, — радостно процедил мужик. — Ты как, сучок, правду-матку резать будешь или отнекиваться?

— Только пытать не надо, — попросил Влад.

— Это мы быстро, — обрадовался Кагэбэ.

И открыл он серенький чемоданчик.

— Вот тебе щипчики, гвоздики, испанский сапожок, а вот стульчик, складной, электрический. Каково?

— Ой!

— Не издавай таких непристойных звуков, — огорчился мужик. — Что значит — ой? Это значит, что ты испугался. А мне так неинтересно. Зачем мне, бля, колоть такого неинтересного? Изображай из себя крутого. Вот тогда мне кайф. Вот сделай вид, что ты на мои угрозы плюешь, что сильный, наглый, самоуверенный. Давай, наплюй на мои угрозы, оскорби мое достоинство оперативного работника.

Влад незатейливо и символично плюнул на серенький чемоданчик. Он сразу увидел, что сделал правильно: разбойничья рожа Кагэбэ озарилась неземным счастьем.