Рассказы

III

Подвода уехала. Улица утихла.

Я снова вернулся домой. И сразу же почувствовал перемену. Наш дом уже не такой, как прежде. Там, где раньше лежал тюфяк, — пустота.

Мать пыталась закрыть эту пустоту двумя маленькими подушками, на которые не польстился староста Саляхи.

Взбивая подушки, мать заговорила. И голос у нее тоже был не такой, как раньше, словно чужой.

— Где бы найти денег, чтобы выкупить хотя бы тюфяк… Ведь это память о моей матери и мое приданое. Это первая вещь, которую я, молодая, когда мы поженились, принесла в свой новый дом. Потому-то он мне так дорог…

— Да ты не горюй, — откликнулся на жалобы матери отец. — До базарного дня раздобудем денег и выкупим и тюфяк и самовар.

Хотя в голосе отца не было уверенности, что он может выполнить свое обещание, мать успокоилась. Вспомнила, что время обедать, все, наверное, проголодались, надо поставить самовар.

Наш самовар увезли, и мы пошли просить у дяди Мурата и его жены. Но соседи нам отказали:

— Самовар нам самим нужен. Скоро вернутся работники с поля, надо же их чаем попоить.

Ну зачем они хитрили, зачем лгали? Ведь у дяди Мурата три самовара, хватило бы и для работников, и для нас.

Нашу мать не огорчил отказ. Она спокойно сказала:

— От богатого добра не жди. Ничего, обойдемся! Не дай бог зависеть от этих скряг.

Мать поставила на огонь казанок, когда вода вскипела, заварила цветы травы матрешки. Эту душистую заварку мы и пили, настоящий чай был нам не по карману…

Но на этот раз привычный чай никому не понравился.

— Пахнет железом! — поморщился отец.

А нам, ребятам, было скучно без веселой песенки самовара. Ведь казанок не способен петь.

Потом в этом же казанке мать сварила суп из борщевника. Но и он показался нам не таким вкусным, как раньше.

В это время к нам пришла бабушка Сарби и начала жаловаться на свою горькую судьбу.

Одна она. Сына Фаттаха забрали в солдаты. С прошлой осени мать ждет от сына весточки. Но Фаттах молчит. Может, его уже нет в живых? Другого сына, Салиха, освободили от воинской службы, чтобы он мог содержать престарелую мать. Салих уехал искать на заводе работу и пропал. И от него нет вестей.

Одна она. Заработать серпом, как раньше, не может, никто не наймет жать старуху, да и нет у нее сил. Ноги плохо ходят, все тянет прилечь. Но не полежишь на голых досках, а кошму и тюфяк забрали. И нет денег их выкупить.

Вот она и пришла к нам с просьбой:

— Хисмат, дитя мое! У тебя доброе сердце. Помоги мне!

Отец удивился:

— Но чем я могу помочь тебе, бабушка Сарби? У меня у самого нет денег.

— Хисмат, дитя мое! Я не денег прошу. Помоги мне в базарный день продать козу. Думаю, должны дать за нее три рубля. Она того стоит. Тогда можно будет выкупить мою перину и кошму.

Мы переглянулись. Неужели бабушка Сарби решилась продать свою единственную козу, свою кормилицу! Как же она будет жить без козы? Но другого выхода достать деньги и заплатить долги у бабушки Сарби не было.

Бабушка Сарби ушла.

Ушел и отец просить у кого-нибудь денег взаймы. Он вернулся домой поздно, без копейки в кармане. Одних хозяев он не застал дома, другие уже раздали задатки работникам, нанявшимся жать.

Ну, а тем, кто побогаче, некогда было выслушивать просьбу о помощи. Они были заняты важным делом: ждали к себе на обед самого муллу.

На другой день отец снова отправился на поиски денег и снова напрасно.

Невесело стало у нас в доме. И не только у нас, но и у всех бедняков, чьи вещи будут проданы, если они не уплатят долги. И эти бедные люди, как и мой отец, безуспешно стучались в чужие двери.

И все — и мы, и они — с тревогой ожидали базарного дня.

IV

В базарный день мать подняла всех нас рано. Но не успели мы выпить наш чай — отвар из матрешки, — как под окнами послышалось козье блеяние. Запыхавшаяся бабушка Сарби тащила на веревке свою козу.

— Вот привела, — с трудом выговорила бабушка Сарби. — Хоть бы попала моя козочка в хорошие руки. А она уж свою хозяйку не подведет. Ее держать выгодней, чем какую-нибудь коровенку. Сама ест мало, а молока дает много. И молоко у нее жирное, полезное.

Коза все время громко блеяла. И я спросил:

— Почему она так орет?

— Потому что отбилась от подружек, в стадо просится. А может, чует недоброе. Она у меня умница. Все понимает, хотя и коза.

Отец торопливо допил чай, взял веревку, а мне приказал подгонять козу сзади прутом.

Мне было жаль бить ни в чем не повинное животное, но как быть с упрямицей, которая не хочет сделать ни шагу?

— Иди, иди, — уговаривала козу бабушка Сарби. — Ну что ты на меня так смотришь, в чем упрекаешь? Знаю, что ты меня поила и кормила, но и я тебя берегла как зеницу ока, ухаживала за тобой, как за своим ребенком. Не думала я тебя продавать, заставили меня…

Но коза не хотела слушать бабушкиных ласковых уговоров. Упершись в землю всеми четырьмя ногами, она громко и жалобно блеяла, тряся бородой.

Пришлось мне взять в руки прут.

Бабушка Сарби в последний раз любовно похлопала козу по спине и заплакала:

— Прощай, моя хорошая!

Коза покосилась на прут и неохотно пошла за отцом.