Рассказы

— Зачем?

— Так предписано правилами.

Толпа прибывала. Многие водители, остановив машины на обочине, подходили узнать, что происходит. Движение на главном перекрестке города, там, где улица Аустерлица пересекает улицу Ватерлоо, совершенно застопорилось.

— Следуйте за мной в участок, — сказал полицейский Журини.

— Я буду жаловаться.

— Тогда пойдемте сразу в суд!

— Нет, к Великому герцогу.

Стоявший с краю человек спросил соседа:

— Это что, политический спор?

— Похоже.

— Он из Новых?

— Да нет, из Старых.

— Тогда смерть им!

— Кому, Старым или Новым?

— По мне, так все равно.

— Но ведь свое-то мнение надо иметь.

— А вы сами за кого?

— Я благонамеренный гражданин.

— Я тоже!

Теперь уже полгорода скопилось на перекрестке, и ни туда, ни сюда. Подходившие сзади напирали на стоявших у перекрестка, а передние стремились выбраться из толпы, и в результате никто не двигался. С большим трудом вперед протиснулся барон Орбайс, Главный церемониймейстер — его машина тоже попала в затор.

— Прикажите очистить перекресток, — взмолился кто-то из горожан. — Мы тут задохнемся.

— Спокойно, спокойно! — ответил Орбайс. — Я не уполномочен. Надо сделать запрос в Парламенте!

— А может, лучше запросить народ, он весь тут собрался!

— Это не предусмотрено законом.

К Орбайсу из людского месива пробился граф Цурлино, Главный камергер. Он еле держался на ногах.

— Барон, барон, — прошептал он, — это бунт.

— Скорее, просто митинг.

— А в чем причина волнений?

— Думаю, высокие цены на хлеб.

— Давайте сообщим, что цены будут понижены, только бы они разошлись. Ведь дышать невозможно.

— Я и сам буквально задыхаюсь. Но нельзя. Решение принимает Парламент.

— Мы здесь долго не протянем.

— Отпустите нас, — крикнул кто-то из толпы.

— Да кто вас держит? — пробурчал барон Орбайс. — Но подайте сначала письменное прошение.

Людское море уже подступило к стенам домов и черной громадой закрывало обе длиннющие улицы. Журини и Сканка, очутившиеся в самом центре этого чудовищного людского сборища, от ужаса затаили дыхание.

— Простите, барон, — обратился к Орбайсу Цурлино. — Не будете ли вы столь любезны почесать мне нос? Я даже рукой пошевелить не могу.

— Я хотел просить вас о том же одолжении, — вздохнув, ответил Орбайс. — Мы тут все как сельди в бочке!

— Но не может же это продолжаться вечно?!

— Ну, как сказать. У нас с вами в запасе уйма времени.

— Да, но они нас раздавят.

— Никогда, граф!

— Почему вы так уверены, дорогой барон?

— Слишком уж они боятся.

— Чего?

— Всего. И потом, разве вы не видите, дорогой граф, у них ни руки, ни мозги не работают. Собственно, они даже рады оставаться огромной безмолвной толпой. Смотрите! Многие уже спят стоя, как лошади. Что ж, тем лучше.

И в самом деле, благонамеренные граждане постепенно начали привыкать к столь необычной ситуации. И никто не отважился спросить, почему все сбились в кучу. Лишь светофор продолжал ритмично ронять слезу за слезой: красную, зеленую, желтую.

ТРЕБУЕТСЯ КАРАТЕЛЬ

Командир взвода был человек остроумный и находчивый. На этот раз вместо обычного «пли» он скомандовал:

— Кто без греха, пли!

Солдаты остолбенели. Они уже приникли глазом к мушке, указательным пальцем слегка прижали спусковой крючок. В такой миг естественного напряжения человек способен не задумываясь, механически выполнить приказ. Но стрелки были приучены к строжайшей дисциплине и даже не пошевелились.

Наконец один из них поднял голову и спросил:

— А если у кого-то из нас есть грехи?

— Пусть не стреляет, — с добродушной усмешкой ответил командир.

— Даже если грех всего один?

— Даже если один.

Солдат вздохнул и, опустив винтовку, сказал:

— Один у меня есть.

Он пошел прочь с мрачного двора, обогнул крепостную стену, и в лицо ему ударили лучи солнца.

Остальные солдаты взвода по-прежнему стояли в ряд и держали ружья на изготовку. Впрочем, если присмотреться, то видно было, что ружья слегка подрагивают. Казалось, они вдруг стали страшно тяжелыми. Может, так оно и было. Но больше всего солдат смущали странные мысли, зародившиеся в мозгу. Вдруг они, как по команде, что-то зашептали, точно читая молитву.

Потом один за другим опустили ружья, и каждый воскликнул:

— У меня тоже есть грех, хоть один, да есть!

Поставив ружья в пирамиды, они, строго соблюдая строй, покинули плац.

Осужденный, у которого на глазах была черная шелковая повязка, запротестовал:

— Ничего не понимаю. Если вы так и не решитесь, я сам умру от страха.

Командир отечески успокоил его:

— Потерпите еще немного. — Затем, изящно отсалютовав трибуналу саблей, объявил: — Мне нужны запасные каратели.

Члены трибунала, вспотевшие в своих сюртуках и цилиндрах, втайне проклинали этого кретина. Какого черта он отдал этот идиотский приказ! Правил не знает? Но открыто своего негодования не выказали. А выказали лишь полнейшую растерянность в самых вежливых выражениях. Запасных карателей пока нет. Исполнение смертного приговора пришлось отложить.

Все время, пока его снова вели в тюрьму, осужденный возмущался. Ему не давала покоя мания преследования, и он то и дело тоскливо повторял: