Рассказы

- Как повелось на земле, так и с тобой поведется, Арина.

Что-ж, господи, - отвечает ему женщина неслышным голосом я ли свое тяжелое тело сделала, я ли водку курила, я ли бабью душу одинокую, глупую выдумала...

- Не желаю я с тобой возжаться, - восклицает господь Исус - задавила ты мне ангела, ах, ты паскуда...

И кинуло Арину гнойным ветром на землю, на Тверскую улицу, в присужденные ей номера - Мадрид и Лувр. А там уже море по колено. Серега гуляет на последях, как он есть новобранец. Подрядчик Трофимыч только что из Коломны приехал, увидел Арину, какая она здоровая да краснолицая.

- Ах, ты пузанок, - говорит, и тому подобное.

Исай Абрамыч, старичек, об этом пузанке прослышав, тоже гнусавит:

- Я, - говорит, - не могу с тобой закон иметь после произошедшего, однако, тем же порядком полежать могу...

Ему бы в матери сырой земле лежать, а не то, что как нибудь иначе, однако и он в душу поплевал. Все точно с цепи сорвались - кухонные мальчики, купцы и инородцы. Торговый человек - он играет.

И вот тут сказке конец.

Перед тем как родить, потому что время три месяца уже отчеканило, вышла Арина на черный двор, за дворницкую, подняла свой ужасно громадный живот к шелковым небесам и промолвила бессмысленно:

- Вишь, господи, вот пузо. Барабанят по ем ровно горох. И что это такое - не пойму. И понять этого, господи, не желаю.

Слезами омыл Исус Арину в ответ, на колени стал спаситель.

- Прости меня, Аринушка, бога грешного, и что я это с тобою исделал...

- Нету тебе моего прощения, Исус Христос, - отвечает ему Арина, - нету.

СКАЗКА ПРО БАБУ.

Жила была баба, Ксенией звали. Грудь толстая, плечи круглые, глаза синие. Вот какая баба была. Кабы нам с вами!

Мужа на войне убили. Три года баба без мужа прожила, у богатых господ служила. Господа на день три раза горячее требовали. Дровами не топили никак, - углем. От углей жар невыносимый, в углях огненные розы тлеют.

Три года баба для господ готовила и честная была с мужчинами. А грудь-то пудовую куда денешь? Вот подите же!

На четвертый год к доктору пошла, говорит:

- В голове у меня тяжко: то огнем полыхает, а то слабну...

А доктор возьми да ответь:

- Нешто у вас на дворе мало парней бегает? Ах ты, баба...

- Не осмелиться мне, - плачет Ксения: - нежная я...

И верно, что нежная. Глаза у Ксении синие с горьковатою слезой.

Старуха Морозиха тут все дело спроворила.

Старуха Морозиха на всю улицу повитуха и знахарка была. Такие до бабьего чрева безжалостные. Им бы паровать, а там хоть трава не расти.

- Я, - грит, - тебя, Ксения, обеспечу. Суха земля потрескалась. Ей божий дождик надобен. В бабе грибок ходить должен, сырой, вонюченькой.

И привела. Валентин Иванович называется. Неказист, да затейлив - умел песни складать. Тела никакого, волос длинный, прыщи радугой переливаются. А Ксении бугай, что ли, нужен? Песни складает и мужчина - лучше во всем мире не найти. Напекла баба блинов со сто, пирог с изюмом. На кровати у Ксении три перины положены, а подушек шесть, все пуховые, - катай, Валя!

Приспел вечер, сбилась компания в комнатенке за кухней, все по стопке выпили. Морозиха шелковый платочек надела, вот ведь какая почтенная. А Валентин бесподобные речи ведет:

- Ах, дружочек мой Ксения, заброшенный я на этом свете человек, замордованный я юноша. Не думайте обо мне как-нибудь легкомысленно. Придет ночь со звездами и с черными веерами разве выразишь душу в стихе? Ах, много во мне этой застенчивости...

Слово по слово. Выпили, конечно, водки две бутылки полных, а вина и все три. Много не говорить, а пять рублей на угощение пошло, - не шутка!

Валентин мой румянец получил прямо коричневый и стихи сказывает таково зычно.

Морозиха от стола тогда отодвинулась.

- Я, - говорит, - Ксеньюшка, отнесусь, господь со мной, промеж вас любовь будет. Как, - говорит, - вы на лежанку ляжете, ты с него сапоги сними. Мужчины, - на них не настираешься...

А хмель-то играет. Валентин себя как за волосы цапнет, крутит их.

- У меня, - говорит, - виденья. Я как выпью - у меня виденья. Вот вижу я - ты, Ксения, мертвая, лицо у тебя омерзительное. А я поп - за твоим гробом хожу и кадилом помахиваю.

И тут он, конечно, голос поднял.

Ну, не больше чем женщина, она-то. Само собой она уже и кофточку невзначай расстегнула.

- Не кричите, Валентин Иванович, - шепчет баба, - не кричите, хозяева услышат...

Ну, рази остановишь, когда ему горько сделалось?

- Ты меня вполне обидела, - плачет Валентин и качается, ах, люди-змеи, чего захотели, душу купить захотели... Я, грит, - хоть и незаконнорожденный, да дворянский сын... видала, кухарка?

- Я вам ласку окажу, Валентин Иванович...

- Пусти.

Встал и дверь распахнул.

- Пусти. В мир пойду.

Ну, куда ему итти, когда он, голубь, пьяненькой. Упал на постелю, обрыгал, извините, простынки и заснул, раб божий.

А Морозиха уж тут.

- Толку не будет, - говорит, - вынесем.

Вынесли бабы Валентина на улицу и положили его в подворотне. Воротились, а хозяйка ждет уже в чепце и в богатейших кальсонах; кухарке своей замечание сделала.