Рассказы

Вышли мы, и как приказано было — растянувшись цепочкой, двинулись вверх по склону. А как поднялись, то и впрямь наткнулись на обитателей местных. Порядком их там было. Тут иные из нашей группы уж палить начали. А я гляжу: прямо предо мною два ярко-красных силуэта. Ярко-красные — стало быть, супостаты зерцалоликие! Поднял свой штуцер, хочу в них пальнуть. Один, вроде как, бежать пустился, а другой — шагнул ко мне и будто позу фехтовальную принял. И верно, фехтовальную: выпады пустился делать в мою сторону. Вот оно, холодное оружие, о коем предупреждали! И в самом деле, не видно его совершенно в лапе супостата! Уж нажал было на курок, и тут вдруг мысль шальная: «А не попытать ли счастия жизнь себе хорошую наладить? Вот бы мне при посредстве сего холодного оружия раненным заделаться! И то — чем рискую? Фехтую я недурно, небось, уж не хуже этого монстра ярко-красного. От смертельных ударов, бог даст, отобьюсь, а в нужный момент — подставлюсь. А как получу боевое ранение, после и пристрелю монстра подлого!» Беру штуцер правою рукою за древко, дабы им удары парировать. Только никак не удается нам оружие скрестить. Почему так — не постигаю. Прыгаем друг супротив друга, оружием машем, а контакту нет. Я-то, положим, шпаги его не вижу, ну а он? А он видать, в скрещении оружия резону не находит, избегает оного. Выбирает позицию, чтоб по телу удар нанести. «Ладно, — думаю, — Будет тебе и тело!» И начинаю левой рукой под его шпагу подставляться. Уж приготовился боль терпеть… А контакту, против всякого чаяния, все нет! Что за чудеса?!

А далее не помню ничего. Себя в сознании ощутил только в лазарете, в нашей воинской части. Неделя прошла с того поединка! Рассказали: пока я фехтовал, другой монстр сзади подскочил да по голове мне дал чем-то тяжелым. Так ударил, что аж шлем скафандра раскололся. Тут уж я чудом не помер — спасибо, быстро подхватили меня наши да обратно в камеру утащили. С тех пор неделю всю я был без сознания: как обратно трансдиректировали, как в часть дирижаблем доставляли — все мимо меня, ничего не помню!

А как вернули меня в казарму из лазарету, так оказалось, что причислен я ныне к лику авторитетных, ибо пострадал в бою с супостатом физически. Сейчас вот фраера на карьере руду добывают всеусердно, а у меня уж куполок церковный на груди синеет. Мне отныне работать западло, да и Закон не позволяет. Лежу на нарах, чифирьком балуюсь. В дневничок пописываю. Хорошо не работать! После того карьера эмиссиониевого, помню, по вечерам руками-ногами пошевелить сил не было, а уж в срамной-то части организма — словно и вовсе всю чувствительность выключили. Ныне же… Вот внизу товарищи мои авторитетные содомские свои игры затеяли, так мне и подумалось… Время приспеет, ворочусь из армии — беспременно на Танюше Белецкой женюсь!

Тот, кто сидит в пруду

Тот, кто сидел в пруду, лояльно относился к советской власти. Да что там — лояльно, как к родной относился! Принимал безоговорочно. А брата своего, кулака Мефодия, крепко недолюбливал.

Куркуль, понимаешь. Себе отдохнуть не дает, и никому вокруг! Все там у него пашут чего-то, пашут, а чего пашут-то? Зачем? Всех денег все равно не заработать. Всех баб не отыметь… А жадным — разве хорошо быть? Совсем не хорошо. Не по-людски, не по-божески.

А придут к нему хорошие люди, комиссары — скотину для колхоза взять, или чтоб хлеб сдал для пропитания голодающего элемента — так он их, ирод, взашей гонит! Те к нему сначала по-хорошему, с разъяснениями, с агитацией, а он, подлец, и слушать ничего не хочет. Да еще и потешается, черт жадный! Другой раз силой взять хотели, так он, гнида, обрез в окно высунул. «Уложу, — кричит, — кто первый подойдет!» Ну чисто анафема, а не брат!

Хорошие люди в тот раз приходили, морячки. С Черноморского. Бескозырки черные с красивыми ленточками. На ленточке надпись: «Стремительный». Одна такая сохранилась у Григория.

Того, кто сидел в пруду, Григорием звали. Был Григорий парнем веселым, а работать не любил. До советской власти болтался он без дела, без занятия. От брата своего старшего, Мефодия, в пятнадцать лет ушел. Замучил — мочи нет! «Работай, работай!» Сколько ж работать можно?! И так уж у Мефодия дом — полная чаша. Чего еще человеку надо? Богатства? Так в могилу с собой богатство не унесешь. А и унесешь, так не много там от него пользы. Не очень-то развернешься, в могиле-то. Григорий знал немного про это, были у него кое-какие знакомые…

Болтался, значит, парень без дела. Водку пил, если угощал кто, или когда монета случайная заводилась. А поскольку угощали редко, а монета случалась и того реже, то, выходит, и не пил почти.