Рассказы

— Не удивляюсь, что вы чувствуете тут присутствие евреев, — задумался раввин. — Скорее удивляюсь тем, кто его не чувствует.

— Я всегда за них так переживаю, — вздохнула жена. — Вот только вчера, в сериале, еврей пришел из гетто с внучкой и просил людей, чтобы ее спрятали. Я даже расплакалась. А потом он заказал в пивной свиную голяшку, проглотил мышьяк и запил пивом. Ну разве я не рыдала? — повернулась она к мужу.

— И что? — заинтересовался раввин, — Внучка выживет?

— Выживет. Этот сериал уже когда-то был, она выжила, так что сейчас все будет хорошо. И чего, скажите, ребе, могут хотеть от нас еврейские души?

— Не знаю, — признался раввин. — В нормальное время душа уходит на небо, но война — это было ненормальное время.

— Здесь шли битвы. Тут не хоронили останков. А души тех, кого не похоронили, тоже идут на небо?

— Не знаю, — сказал раввин.

— Может, непогребенные души так и блуждают по свету?

— Не знаю.

— Но что ребе может для нас сделать?

— Молиться. Я могу только это…

Он достал молитвенник и прочитал на иврите псалом.

Тот самый, о Пастыре, рядом с которым ни в чем мы не будем нуждаться. Который покоит нас на злачных пастбищах и водит к водам тихим. С которым не убоимся даже в долине смертной тени, чей посох успокаивает нас и в чьем дому мы пребудем многие, многие дни…

9

Ёся Браун?

Как и отец хозяйки, он торговал на Керцеляке. Отец хозяйки — одеждой, а Ёся Браун — мелкой галантереей.

Он был коренастый и низкорослый, рассказывала Ёсина дочь, Яся-Йохвед.

А вот Митек, брат отца, тот был высокий. Перед войной тоже держал лавочку на Керцеляке, а в гетто состоял в погребальном братстве.

Если кот новых жильцов прыгает на стол, как будто видит кого-то высокого, это может быть сосед с Керцеляка, Митек Браун.

Может, родственники Дорки?

Да, у нее были родители, дед и бабушка, многочисленные дядьки, шурины, племянники и братья — и все высокие, и все оттуда, с Валовой.

— Ну как, пани Дорка, такое возможно?

— А почему бы нет? Все были хорошего роста.

Отец Дорки, Якуб, был довольно высоким.

И брат Ицек был довольно высоким.

И дядья ее, мамины братья Шлойме и Хаим, тоже были хорошего роста.

И мужья теток, маминых сестер, тети Хинды, тети Рейзл, тети Розы и тети Песи тоже на рост не жаловались.

Но самым высоким был Лейбл, муж Фели. А до чего красивый и благородный… А до чего богатый….

— Ну как такое, пани Дорка, возможно?

— А почему бы и нет? И благородный, и красивый, и высокий, и из хорошей семьи, а к тому же еще и очень богатый.

Феля, одна из сестер Дорки, вышла за него во время войны. Они тоже поселились на Валовой. Феля была в бункере, но сказала, что больше не может. «Не хочу бункера, темноты, страха», — сказала она, и пошла.

Куда пошла?

А куда они все пошли?

10

На фотографии в паспарту (еще одна последняя фотография) — семья в праздник Пурим. Дамы в субботних платьях. Дорка запомнила не только какого цвета, но из какой ткани и какого фасона они были. Мама в черном бархатном платье, с застежкой, как на пальто, и с золотой каймой. Тетя Роза — тоже в черном, но с вышивкой. Тетя Песя — шелковое платье коричневого цвета. Тетя Маня — темно-синее с белой «молнией»… Запомнила и прически, те самые искусно уложенные «валики», волосы подвернуты книзу или кверху. У всех, кроме тети Брони — она не носила валик, а укладывала волосы «коком». Возле нее серьезная девушка — это ее дочь, студентка юридического. Рядом со всеми — какие-то дети, возле тети Песи — ее старший сын, которому вскоре предстояла бар-мицва, а младшего на фотографии не было. — Остался, наверное, дома и спит, — додумала Дорка.

И вся эта компания — в скромной современной квартирке на улице Андерса! Так что нечего удивляться суматохе, возне и шуму.

Все те же субботние платья, которые не успели уничтожить. Все те же ничуть не поседевшие волосы — в «кок» и в «валик». Вот только дети изменились. Подросли сыновья тети Песи — и старший, над которым в гетто совершили бар-мицву, и младший, которого на фотографии не было, потому что остался дома и спал. Они успели подрасти, ибо от праздника Пурим до Треблинки прошло три года.

От праздника Пурим до переселения на улицу Андерса прошло три года.

А еще Митек Браун мог прийти, сосед с Керцеляка, вместе с отцом и братом…

Да и супруги Альфус, которым никуда не надо было переселяться, потому что они здесь у себя, дома. Пани Альфус надела бы ожерелье из никому не нужных в гетто бусин. Из круглых, стелянных бусин, красных, как кровь, как вино, как рябина…

11

Только в памяти им спокойно. Ни бункеров, ни темноты, ни страха. Беззаботные. Разговорчивые. Высокие и благородные. Их смерть оказалась привилегией. После какой еще смерти можно остаться таким же благородным, высоким, красивым и богатым?

12

Раввин запел El male rachmanim.

— Боже многомилостивый, упокой под крылами Твоими души…

Тут он возвысил голос: после этих слов полагалось назвать имена усопших.

— Пусть будут названия улиц, — предложил он. — Подсказывайте мне. …Упокой под крылами Твоими души жителей…

— Францисканской, Валовой, Налевок… — подсказывали хозяева, как будто были сослужителями раввина.