Живет она уединенно. От сверстниц — одни насмешки. Избегает разговоров, изучает книги. Молится. На молитву, как мужчина, покрывается талесом. Начинает комментировать Писание — и все вокруг дивятся оригинальности ее суждений. Вокруг нее собираются люди. Она отвечает на вопросы, советует, изгоняет демонов. Кто-то из посетителей просит вернуть ему слух. Она сначала колеблется, потом робко прикасается к ушам больного — ручки у нее нежные, маленькие, с пухлыми, как у ребенка, пальцами, — и глухой вскрикивает: «Я слышу!» К ней начинают привозить больных. Привозят заблудших. Едут с Волыни, из Люблина, даже из Львова. Ее величают «Ludmere Moid», — «Людомирской девой». «Людмиром» евреи называли Владимир-Волынский.
В доме на Фарной становится тесно, и отец неподалеку от дома, на Скальской, строит для нее молельню. Там у нее своя комната, где она принимает последователей и размышляет. Она устает. Становится все бледнее и бледнее. Страдает от головных болей и все больше похожа на тех пылких существ, тех, охваченных жаждой разговоров с Богом и мольбами о знаках евреек, о которых через сто лет после Людомирской Девы узнает весь мир.
«Когда мы всем нутром чувствуем потребность в вести, которая что-то значит, когда взываем об ответе, но он нам не дается, в эти минуты мы прикасаемся к молчанию Бога», — напишет одна из них[1], а другая будет просить принять ее жизнь в жертву умилостивления — чтобы Бог сокрушил сатану и не допустил новой войны. «Я хотела бы, — добавляет она нетерпеливо, — отдать себя еще сегодня, потому что часы уже бьют двенадцать…»[2] Наивная… Она будет верить, что только ее жертвы не хватает Богу. Тому, Которому ничего не стоит заполучить в жертву шесть миллионов. В том числе внучку Владимирской Девы Хаю и сыновей Хаи, их жен, детей и всех прочих жителей улицы Фарной.
Но, к счастью, на дворе все еще XIX век.
В молитвенном доме Людомирской Девы появляется цадик Мордехай из Чернобыля. Тот самый, который благословил ее мать и некогда вернул к жизни саму деву. Он — самый почитаемый из ныне живущих цадиков, покровитель тех самых тридцати шести разбросанных по всему миру праведников, на которых и держится мир. Это он в лесу, на глухой поляне, встречается с Мессией. Сыном Давидовым. Он должен будет сообщить Мессии о том, что настало время придти к людям.
Цадик из Чернобыля убеждает Людомирскую деву вернуться к нормальной жизни.
Он говорит о святости. Человек, который ищет святости, должен познать грех и соблазн.
— Не души в себе человеческих страстей, — говорит на прощание цадик. — Живи как женщина. Падай, смиренно поднимайся и помогай подняться другим.
Хана Рахиль выходит из уединения.
Благосклонно принимает первого из представленных ей ученых и набожных мужей.
Становится с ним под свадебный балдахин.
Ей обрезают русую косу и надевают парик. Маленькими, нежными ручками она прикасается к искусственным волосам. Не взглянув в зеркало, идет в супружескую спальню.
Она просыпается перед рассветом.
С недоумением и тревогой вдруг осознает, что не знает ничего. Ни иврита. Ни Торы.
И, забыв об обязанности смиренно подниматься после падений, со злостью кричит:
— Так вот что Ты выдумал? Так вот он, Твой знак?!
Сто лет спустя дом на улице Фарной станет собственностью Хаи, которая выйдет замуж за купца Мотла. О Людомирской Деве — со страхом, смешанным с обожанием, — она будет рассказывать своим детям и внукам.
В прежнем жилище Ханы Рахиль поселится нотариус. Первый этаж займет аптека. Смуглая, черноволосая жена аптекаря будет слыть самой красивой дамой во Владимире-Волынском. Второй красавицей прослывает жена директора гимназии.
Жена аптекаря будет моложе мужа на двадцать лет и влюбится в местного доктора, ничем не примечательного блондина. Доктор же бросит ее ради Цили, студентки юридического факультета, внучки Хаи и правнучки Ханы Рахиль.
Правнучка Циля не захочет возрастать в святости. Свободно, даже вызывающе свободно, с точки зрения владимиро-волынских блюстителей нравов, будет разъезжать она по всему городу с новым женихом, да еще в открытых дрожках. Летом, в субботу после обеда, они уезжают подальше, по дороге, что ведет к Устилугу. Доктор, невзирая на жару, поднимет верх дрожек. И она увидит будущего профессора медицины Натана Б. Он будет стоять сзади, на поперечине между колесами. Во-первых, потому что будущий профессор просто обожает так ездить. А во-вторых, ему хотелось бы знать, чем это занимается его племянница Циля на долгих прогулках.
К сожалению, племянница быстро прогонит его с любимого места.
Так будущий профессор и не узнает, чем занимаются эти двое в закрытых дрожках на проезжем тракте среди запахов сена, конского помета и прогретых солнцем сосен.
Последнее лето будет совсем обычным летом для жителей Фарной.