Рассказы

Так мы и не подстрелили никого за время наших походов: ни зайца-беляка, ни серого лося, ни утку. Ходили, высматривали, разговоры разговаривали. Словно дело было и не в охоте, а в этих беседах, в «топтании», как в шутку называл Игнатьич наши прогулки.

И вот оказались в Горелках. Молодежь отсюда давно разбежалась, а старики либо померли, либо к детям съехали в район. Иногда только участковый с Кастанеевки появлялся, смотрел, не живут ли бомжи. Вот и сейчас объезжал дворы на своем мотоцикле.

— Здорово, Игнатьич! — сказал участковый. — А кто это с тобой?

— Не узнал, что ли? — ответил старик. — Это ж Егорка, вы с ним еще в ночное за яблоками ходили.

Не вспомнил участковый, да и не мог он со мной в ночное ходить — я был моложе лет на десять. Спутал Игнатьич, совсем старый стал. Да и не Егор я был.

Покурили у заброшенного сельпо, посмотрели на небо.

— Хмарит, — сказал Игнатьич.

— Хмарит, — согласился участковый.

И вправду хмарило.

— Хмарит, — сказал я.

Хорошо было вот так просто курить, разговаривать вроде ни о чем, а получалось, что — о главном. О немудреной мужицкой правде, о житье-бытье. Вдруг тоска нахлынула ниоткуда, закрутила душу в тугую самокрутку.

— Река течет под горку, встречает Егорку, — сказал Игнатьич.

— Филимонов в том году утонул, — сказал участковый. У него закончилась сигарета, я протянул новую.

— Что за Филимонов?

— Разве ты не знаешь? — отозвался Игнатьич. — Который у бабки Филимонихи жил.

— Вроде не припомню…

— Ну, так слушай…

И вот что он рассказал мне…»

Тишина повисла в зале. Все: и пресса, и светские персонажи, и даже политики — молчали.

— Пипец! — послышался юношеский голос. — Кого вы слушаете? Он же издевается!

Не прошло и секунды, как юношу скрутили и вывели из зала люди в штатском, которых до этого не было видно. Раздались оглушительные аплодисменты, один из «штатских» что-то шепнул мне на ухо. Я не поверил, но меня под локоть проводили за кулисы, щупая по пути под мышками, ниже спины, залезая в карманы.

Он сидел в кабинете директора как обычный человек, но… все равно… он же не был обычный… Я не думал, что на таком уровне могут быть в курсе моего творчества.

— Садитесь, — сказал он по-простому, — чайку?

Чай, конечно, в горло не лез, но я взял кружку.

— Я читал вашу книгу, — сказал он, — очень тонко, оригинально, своевременно… Прикипел душой к вашему Игнатьичу. Кроме нас, в комнате стояли еще несколько отлично выглядевших мужчин из его окружения.

— Сейчас ведь все шутки шутят или цинизмом пытаются заразить молодежь. Свой негативный жизненный опыт, гадость всякую — всё в литературу тащат.

— Да, — ответил я. Пока он не говорил ничего страшного, можно было соглашаться и набирать массу согласия с ним, массу «да» — на случай, когда придется промолчать.

— А у вас — другое. Пронзительное аж до слез. Наполнено смыслом. Как там… Свечка — в подсвечник, скворец — в скворечник… Для юношества — это ведь живой родник…

Один из отлично выглядевших мужчин подал ему яркую детскую книжку. Я присмотрелся: это был учебник литературы.

— Мы подумали, — сказал он, — надеюсь, вы возражать не будете, решили включить… Для седьмого класса…

Сердце забилось… Я, конечно, уже испытывал подобное чувство гордости, когда лежал в постели со светской тусовщицей, воспринимая себя в третьем лице, но сейчас… Это было так волнующе, что сначала третье лицо превратилось в Третье с большой буквы, а потом доросло до четвертого.

Я взял учебник в руки. Пролистал Пушкина, Булгакова и увидел то, во что не поверил…

«Шли… Топтали ранний сентябрьский пожух…»

А чуть пониже был нарисован тот, чьего лица я никогда не видел. В потертом старом кожушке, с ружьишком за плечами…

— Удачно получилось? — спросил он. — Таким вы его представляли?

— Удачно, — ответил я, потому что он опять не сказал ничего страшного и можно было опять согласиться.

— Ну, а раз все так удачно складывается… Мы вот что подумали… Руководство культурой нуждается в человеке разумном, спокойном, интеллектуально сбалансированном. Чтоб не бередило. Отличная кандидатура для этого — современный классик, писатель-почвенник.

— Деревенщик, — сказал я. И получилось, что в этом было мое маленькое «нет» при огромном, большом безопасном «да».

— Деревенщик, — сказал он и посмотрел в окно, — красивая в этом году осень: пожух удался. И погода приятная — самый шурш.

Костюм сидел на мне хорошо, а приятель-миллионер сидел напротив меня… Хорошо… Мы пили Domaine de la Roman'ee-Conti Roman'ee Conti и смотрели на оранжевые московские крыши из окна моего кабинета.

— Рад за тебя, — сказал он, — тебе идет.

— Что?

— Да все. Костюм, положение. Ты же умный парень, тебе должно было повезти.

Повезти? О чем он говорил?

— Конечно! Ты состоялся по-настоящему: слава, девушки, деньги… Или денег нет?

— Как денег может не быть, — ответил я.

— Ну вот! Это лучше, чем искать смысл жизни по Парижам. Ты ведь русский человек, и тебе тот самый смысл, который русский человек ищет, гораздо важнее парижской атмосферы. И ты нашел его, донес до миллионов, до будущего России, до детей!