Рассказы

И сказал небольшую вычурную речь. Во время этой речи шустрые мальчики с тележками увезли наш багаж в здание. Когда я зашла в просторный прохладный вестибюль, меня ждала горничная. Проводив в номер, где уже стоял мой чемодан, рассказала, что где лежит и вышла, на прощанье мило улыбнувшись и пожелав приятного отдыха.

Я удивилась. Учитывая опыт посещения подобных учреждений, я приготовилась к долгой процедуре регистрации и самостоятельному подъему тяжелого чемодана по лестнице на нужный этаж. Здесь, действительно, все было продумано до мелочей.

Отдых и лечение были организованы великолепно. Меня все устраивало, и я даже не жалела о несостоявшемся вояже в Прагу. Контингент отдыхающих был пестрым, от простых работяг до научных работников, при этом, как водится, преобладали женщины. Редкие мужчины чувствовали себя бриллиантами среди мелкого речного жемчуга и взирали на дам с чувством ярко выраженного превосходства.

Мне их оценивающие взгляды были до фонаря, я сюда лечиться приехала, а не амурничать, и собственное общество мне нравилось куда больше, чем ухаживания нудного типа с комплексом Аполлона.

Я с удовольствием бродила по этажам санатория, больше похожим на музей. В фойе и коридорах стояли огороженные шелковыми шнурами исторические реликвии, оформленные табличками типа: «на этой софе любил отдыхать А.П.Чехов», или «тут сиживал граф А.Н.Толстой». Не слишком образованные постояльцы считали, что отдыхают там же, где некогда бывал создатель «Войны и мира», и никто их в этом разубеждать не стремился, подумаешь, инициалы не те! Мелочи жизни.

Кругом царили изысканность и роскошь, поэтому сиротливо стоящий в дальнем углу вестибюля заурядный металлический стул с черным сиденьем из кожзаменителя резал глаз. Ничего примечательного в нем не было. Выпуска восьмидесятых, драный, с наискось сточенными задними ножками, он вносил в это царство элегантности явный диссонанс. Возле него были прикреплены две нелепые таблички «не сидеть» и «руками не трогать», написанные кричащим красным шрифтом. Уборщицы, чрезвычайно добросовестно драившие все вокруг, к стулу даже не прикасались, и он, вызывающе пыльный, стоял в кругу грязи. В чем дело?

На мой невинный вопрос о странном стуле побледневший портье понес явную ахинею. У него получилось, что на этом стуле сидели Луначарский, Толстой и Достоевский, причем все одновременно. При этом он так заискивающе улыбался, что я прекратила расспросы, решив разузнать подробности у кого-нибудь другого, не столь слабонервного.

После обеда в мой номер пришла горничная для ежедневной уборки, и я снова спросила о стуле. Она зачем-то посмотрела по сторонам, заставив меня вспомнить о прослушках, скрытых видеокамерах и прочей шпионской чепухе. Потом напустила на себя нарочито простодушный вид и заявила, что никогда не обращала внимания на стоявшие в вестибюле стулья, чем заинтриговала меня еще больше. Что за таинственность?

На следующий день, увидев в вестибюле Петра Афанасьевича, я подошла к нему и задала тот же сакраментальный вопрос. Он широко улыбнулся и небрежно взмахнул пухлой ручкой.

– Да ерунда! Не обращайте внимания! Давно надо бы его выбросить, да все руки не доходят! – и умчался без оглядки, будто я по меньшей мере выпытывала у него государственную тайну.

Стоявший неподалеку дядя Миша, местный дворник, шкодливо оглянулся по сторонам и осторожно показал мне глазами на дверь. Я вышла на улицу и остановилась возле тумбы с объявлениями, поджидая его. Он вышел за мной только через несколько минут и остановился в паре метров от меня. Как заправский конспиратор, не глядя на меня, произнес в сторону каким-то утробным голосом, почти не разжимая рта:

– Идите к пруду. Встретимся через десять минут у зеленой скамейки.

Проникнувшись духом конспиратизма, я не спеша пошла в другую сторону. Лишь убедившись, что за мной никто не следит, рванула к пруду. Зеленых скамеек вокруг него было несколько, но я остановилась на самой ближней. Из-за разросшихся кустов сирени ее почти не было видно, и я сочла ее самой подходящей для конфиденциальной беседы.

Дядя Миша и в самом деле пришел именно к этой скамейке. Плюхнулся рядом со мной и опахнул довольно-таки крепким запахом перегара. Заметив, что я поморщилась, заносчиво признал:

– Да я всего-то в легком подпитии. Вот раньше, бывало, крепко закладывал. Но после истории со стулом завязал. И сейчас только слегка винцом балуюсь. Совсем чуть-чуть.

Интересно. Если сейчас, по его словам, он винцом балуется слегка, то что же было раньше?

– Что за стул стоит в вестибюле? Может быть, с ним произошла какая-нибудь история?

Дядя Миша почесал затылок, активизируя мыслительные процессы.

– Да история случилась не только со стулом, а вообще с «Прудом». Хотя история такая, что не каждый поверит.

Он начал рассказывать, щедро пересыпая свою речь чересчур уж простонародными выражениями. Для удобства восприятия я излагаю рассказ в облагороженном виде, в естественном виде его в приличном обществе слушать нельзя.