Рассказы

— Сейчас поймаю! — взъярился Тукей. — Несите мой лук.

Старый оруженосец Лапсан-Сурен исполнил приказание.

Лук у Тукея был необычный, выпускал он сразу сотню отравленных стрел, и всегда хотя бы одна стрела поражала что-нибудь живое.

И вот враг Тукей натянул свой лук до последнего седьмого крючка и нажал на спуск. В сто разных сторон со свистом улетели сто отравленных стрел!

Ескус-уул в это время лежал на спине, протирая сонные глаза, и смертельная отравленная стрела ударила его в живот.

— Говорил я тебе, сестра, — сказал он, вытащил стрелу, превозмогая боль, сошел по склону и увидел внизу на перевале Тукея с воинами.

Но не взять врага — весь он в толстых кольчугах.

Свистнул тогда Ескус-уул. Злобный недруг повернулся к нему, ворот его кольчуги на мгновение раскрылся, шея обнажилась на два пальца, и успел Ескус-уул пустить во врага крылатую свою стрелу — вонзилась она с хрустом в шею врага.

Ескус-уул из последних сил добрел до сестры, поднял ее на руки, сказал: «Лучше умрешь с братом, чем достанешься врагам». И бросился с нею со скалы...

Тукей до заката кричал, мучился, проклинал себя, что пришел на Алтай, что сразу не ушел с Алтая. Для него отняли у пленниц двух младенцев, зарезали и приложили к его ране. Но и это не помогло. Истек степной волк кровью и к ночи умер... Стремянной Хара-Бюре отыскал тела брата и сестры, подивился их храбрости и решительности, и приглянулись ему косички Ескус-уула — сверкали они, точно песком золотым усыпанные. Хара-Бюре отрезал косички и сунул себе за пазуху...

Наконец полсотни воинов — всё, что осталось от войска Тукея, — добрались до белого шатра великого Богдо-Гегена. И Хара-Бюре, чтобы оправдаться и похвалиться, показал ему косы Ескус-уула.

— Так вот почему не удался ваш поход, — произнес Богдо-Геген. — Вы убили батыра, которому Вечное Небо предопределило стать повелителем земли. Теперь отрежем вам головы, чтобы никто не знал и не помнил такого позора...»

Вот какая она была — старушка Чынар, матушка нашей Кайчи.

А сколько она знала загадок! Как изводила нас загадками! И после мы вместе с нею так хохотали, что кора едва не слетала с аила...

* * *

В то лето, когда я был единственным слушателем у Кайчи, она мне сказала:

— Возле кузницы пилили дрова. Тетушка говорит — там березовый комель остался. Пойдем, своди меня туда.

И мы пошли. Я нес пилу, Кайчи держалась за мое плечо. Кузница стояла недалеко, за поскотиной. И мы сразу увидели крученый комель...

С ранней весны наши матери тут распиливали березовые бревна. Это моя мать возила их сюда всю зиму. Распиливали березы для газогенераторных тракторов. Казалось, люди не работают, а играют, как дети, — чурки отпиливают коротенькие, с вершок и раскалывают их на маленькие, игрушечные полешки. Но я-то знал, какая это трудная работа — мать всегда возвращалась от кузницы затемно и все держалась за спину, не в силах выпрямиться...

Мы с Кайчи распилили комель, взяли под мышки по чурке и пошли домой. Радовались — дров теперь хватит дня на три и достались они так легко!

У поскотины нас нагнал всадник. Был он чернолиц, густобров. На выгоревшей гимнастерке поблескивали медали.

— Кайчи, постой! — сказал он негромко и взмахнул рукой.

— A-а, это вы, дядя! — обрадовалась Кайчи. — Слышала, что вернулись вы живым-невредимым. Какая это радость для вашей семьи, для всех нас. Приходите в мой аил. К вам мне не добраться...

— Зайду... выберу время... потом... М-м-м, слушай, Кайчи, ты больше не собирай народ, не рассказывай свои сказки-прибаутки, — сказал мужчина бесцветным голосом. Глаза у него были усталые, запавшие и болезненно блестели. — Мальчишки к тебе бегают... Дрова таскают... Жалоба на тебя в сельсовете. А знаешь, время сейчас строгое. Не до твоих... он опустил голову, словно сделал что-то нехорошее, тронул поводья и, ни разу не оглянувшись, скрылся за высоким бурьяном.

Кайчи так ошеломили слова всадника, что она не нашла сил сказать что-то в свое оправдание. И на лице ее застыл страх. Уронила она березовую чурочку, но даже и не заметила этого.

И умолкла Кайчи.

* * *

Я подрос, уехал учиться в город. Бывая дома на каникулах, изредка заходил к Кайчи. Видно, находились дела, которые тогда казались мне важнее... Я слышал, что она рассказывает героические сказки свои теперь только близким людям, среди которых был Тийин.

Потом меня призвали в армию, прослужил три года, вернулся домой, а там — снова поступил учиться. К Кайчи заходил от случая к случаю.

Стоит только кашлянуть или задышать погромче, и она узнавала меня, радовалась, говорила:

— Ну, садись-садись, говори-рассказывай, какие новости в нашей стране, где все как в сказке: взглянешь на север — вечные снега сверкают, посмотришь на юг — вечно зеленеет листва, обернешься на восток — солнце утреннее восходит, посмотришь на запад — там уже ночь наступила... — Кайчи говорит и на ощупь ищет щепки у железной печурки. — Дружно ли, мирно ли живут люди? Всем ли хватает еды и крова?

Расспросит она, потом расскажет о своей жизни, а порой, воодушевившись, начнет одно из сказаний. Слушаешь да и не заметишь, как пролетел день...