Рассказы

- Теперь сладко? - спрашивает жених.

- Теперь ничего, жить можно!

Все пьют. Петр Петрович тоже поднимает стакан, но бдительная сваха останавливает его, и жених в который уже раз шутит:

- Даже выпить не дают как следует. Если б знал, не женился бы.

Гости с готовностью смеются. Смеется и счастливая невеста. Но разошедшийся Василий Прокопьевич все еще не смеется. Он услышал вдруг сладкоголосую Наталью Семеновну и обрушил на нее остатки своего гражданско го гнева:

- Бояры-бояры, а сама тянет из колхоза все, что пло хо лежит - то лен, то сено охапками, то ржаные снопы. Прижмут ее - она в слезы: плакальщица ведь, артистка! А когда муж стоял в председателях, от нее никому житья не было. Однажды Ванька Вихтерков подкараулил ее в поле Да забрался под суслон, будто от дождя, ждет, что будет. Причитальница добралась и до этого суслона, сни мает хлобук, а он ей: "Хлобук-то оставь, Натаха, а то меня дождь смочит!"

- Брось обижать старуху! - вступился за Ната лью Семеновну Ленька.Наговоры одни, да еще заглазно.

- Я и при ней скажу.

- Чего скажешь, коли сам не видел.

- Я не видел, другие видели.

- Никто ничего не видал.

- Конечно, одни наговоры,- поддержали Леньку сидевшие рядом женщины.Худославие одно. Ее, На талью, тоже понять надо.

- Ладно! - начал сдаваться Василий Прокопьевич.- Только ведь сожгла же она недавню соседский сто жок на лесной дербе. Все об этом знают...

- Опять все!

- А вы дайте ему договорить! - вмещался в спор Михаил Кузьмич.

И Василий Прокопьевич договорил:

- Деребку эту она скашивала сама не по один год, а тут приходит - сено сметано. Подумала, что это кол хоз выкосил и сгреб, ну и подожгла. Срамили ее!.. Вот тебе и бoяры и монастыри с монашками!

Молчун Николай Иванович, главный подающий, слу шал, слушал эти слишком серьезные для него разговоры да как грохнет пустым стаканом об пол. Гости от неожи данности вздрогнули: что это с ним, с тихоней? А с ним ничего! Он просто хочет, чтобы молодые жили счастливо. Добиться же этого нетрудно, надо бить стеклянную по суду.

И еще: Николаю Ивановичу тоже поговорить захоте лось.

- Вон какую свадьбу отгрохали! - хвастливо пока зывает он на столы.

А на столах полно сладких пирогов, которых никто не решается трогать, они лежат для украшения. Едят мясо, жареную треску, яичницу на широких сковородках, называемую селянкой, рассыпчатую кашу из овсяной кру пы заспы, все соленое-пересоленое.

- Пей горько да ешь солоно - никогда не закис нешь! - сказал дружка Григорий Кириллович.

- Горько!

- Сколько у вас присчиталось в этом году? - спра шивают Николая Ивановича. Вероятно, кто-то почувство вал его неутоленное желание вступить в общий разго вор.

- На трудодень-то?

- Да.

- А ничего не присчиталось. Только добавочные пла тим.

- Совсем на трудодни не выдавали?

- Нет, выдавали, как же.

- Сколько выдали?

- Да ничего не выдали.

- И ты ничего не получил?

- Получил, как же. Не я один.

- Сколько же ты получил?

- Один раз пять рублей под расписку, а другой раз - так.

- Атак - это сколько?

- Да рублей двадцать, не больше.

Все идет "как следно быть, все по-хорошему", как и хотелось Марии Герасимовне. Ей самой ни поесть, ни выпить некогда.

Женщины усадили гармониста на высокую лежанку и плясали до упаду, то и дело обтирая потные лица плат ками и фартуками. Гармонисту обтирать свое лицо было некогда, и за него это делала какая-то услужливая моло дая девушка - дроля, наверно.

Дробили с припевками, с выкриками. Особенно отли чался кокетливый, не по-деревенски смазливый паре нек - почтальон из сельсовета, до того смазливый, что казался подкрашенным, напомаженным. Он знал много современных частушек, которые называл частухами:

Сидит милка на скамейке,

Не достанет до земли.

В кассу я отнес копейки,

Через год возьму рубли.

Наверно, он сам сочиняет эти частухи. Плясали, пока у гармониста не вывалилась гармонь из рук.

Седой бородатый мужик продолжал хвастать своей пластмассовой челюстью, вынимал ее, нечистую, розова тую, с белым рядом зубов, протягивал через стол, но чу жую челюсть никто в руки брать не хотел, и он, широко раскрыв рот, водворял ее на место.

Нашлись хвастуны и похлеще.

- В этом году наш колхозный план все-таки утвер дили. Пять раз пересматривали в райисполкоме, застав ляли переделывать, а на шестой раз утвердили. Правда, от наших первых наметок ничего не осталось. Так ведь что поделаешь: у нас свои расчеты, у них свои - им циф ры сверху спущены.

- Мы тоже своего добились - закрыли птицеферму. По пятку яиц в год на несушку выходило. Золотые яички, одно разорение! Разрешили прикрыть.

- Как же план по яйцу?

- Выполним! Пашем на колхозных лошадях приу садебные участки: тридцать яиц с участка подай - и никаких хлопот!

Не обошлось и без охотничьих бухтин.

- Иду это я раз вдоль осеков, гляжу - что-то шевеличча. Вдруг, думаю, заяч? Дай, думаю, стрелю! Стрелил, прихожу - и, верно, заяч.

Добычливого охотника тут же поднимают на смех:

- Бежала овча мимо нашего крыльча да как стукнечча да перевернечча. "Овча, овча, возьми сенча!" А овча не шевеличча. С той поры овча и не ягнечча.