Рассказы

Я зароюсь в песок южной кушки немножко. Я прогреюсь. Я накалюсь. И, раскаленный, бегом побегу на север. И - в снег под архангельском. Ночью в тайге. И пусть плавится подо мной, растекается весной мой снег. И когда я совсем замерзну и когда я окоченею, я бегом побегу на восток в долину туманов, в долину горячего пара, ключей горячих, пахучих и упаду. И, окоченевший, на ключах полежу, и согреюсь, и посмотрю нерест лосося, и кеты, и крабов поем любимых, и рыбы много увижу, которая течет ртутью; мои ребята в зюйдвестках ловят, вылавливают, рубят ее ножами... И, наевшись рыбы и отогревшись, бегом побегу через всю родину на запад. Через урал, по соляным местам. По волге. Задержусь в челнах на стройке, где интереснее всего.

Я стар. Я толст. Я гипотоник и ипохондрик, но, если б мне пришлось однажды, ушел бы я в армию или в челны. Там или там мне интереснее всего. Или лететь в три "маха", или в лодке на севере подо льдом, или в челнах под молодым начальством. Не знаю, как вы, а я для него все сделаю. В челнах есть такие.

Боюсь, когда будет готово и с лязгом пойдет конвейер, станет обычно, станет однообразно, станет то, что было. И начальники будут старыми, а я говорил, что люблю молодым подчиняться.

Челны, челны и - на запад. Мой запад. Доступный мне запад. Запад моего паспорта. Который дает мне право на неограниченное передвижение в среде, ограниченной моими пограничниками. Получилось чуть-чуть ехидно, это уж мой несносный характер. Люблю приправить патетику специями.

Итак, мой запад. Это прибалтика. Географически и человечески. Ближе к европе. Кафе у них. Сливки сбитые. Буквы латинские, что поражает и утихомиривает. И совершенно неясный и непонятный эстонский язык. И красивые мужчины, похожие на мужчин, выведенных искусственно. С крупными руками, что так нравится женщинам и нравится нам, мужчинам помельче.

Там уж я раскушу варьете. Почти ночное. Со столиками и программой. Там уж я посижу, как иностранец с переводчиком, в темноте, в полупустом баре. Это тоже запад - полупустой бар. И ночью пойду глядеть средневековье. Ригу и таллин. И католиков, и их высокие-высокие соборы со скамьями и органом, где музыка льется на спину и хочется верить, что не умрешь, что царство небесное не отменили, а что-то будет. Потому что нельзя же так просто - упал и перестал. И все остается людям, и что-то остается детям. Это понятно. А хочется для себя. Хочется произрасти в чем-то или перейти во что-то и посмотреть, что будет. Об этом тоже можно думать среди чистых деревьев, и домиков, и молока, и пахучего масла.

А когда мне наскучит тишина и вежливость, я рухну в москву. Я ринусь в толпу еще тихий и вежливый. И здесь мне покажут. Меня здесь заставят быстро двигаться и брать не торгуясь и не торгуясь отдавать. Потому что столько желающих, что желаний значительно меньше. И от грохота машин не услышишь пианино в доме напротив и дом не увидишь от дыма, когда они дружным газом уходят под зеленый, и постовые зеленеют в газу на подьеме.

Машины и люди. Тысячи и миллионы. Чем можем, отравляем среду обитания. Выхлопом и перегаром. Недоверием и дымом электростанций. А жить хочется здесь, где людей много. В этой давке и для сердца найдешь и для беседы. Студента-математика-международника-астрофизика с толстым портфелем. Или художника с бородой и загадочным взглядом. Без денег, но с принципами. Или без принципов, но с продуктами.

В этой толпе можно найти трех женщин: Умную, добрую и красивую. И полюбить всех трех сразу. И получить взаимность. После того, как вы отчаялись найти их трех в одной.

В этой толпе можно встретить прелестную собачку, пуделя карликового с бантом, черненького, в галифе и носочках. Здесь можно встретить злую старуху с каменным локтем и ненавистью к миниюбкам и аппетитным коленкам в метро напротив. Боже, от этих коленок в метро напротив у меня ломит пальцы, и я буду думать об этом отдельно, это я вам обешаю. Вообще, я хочу жить, пока я мужчина. Такая у меня задача. А когда этого не будет, я мирно перейду в царство небесное, не уходя с ваших улиц. Я буду тихим, райским старичком с румянцем, с подскрипывающим голоском, и звать меня будут владимир михайлович, и я буду давать девочкам книжки и картинки и целовать их глазами, светящимися от оригинальных воспоминаний.

Нет, нет. В толпе надо быть мужчиной, по крайней мере внутренне.

И ревновать.

И вообще.

В этой толпе можно найти много инженеров, которые быстро будут идти с работы или на работу, смотря куда им интереснее или куда им больше хочется. В любом случае у них в глазах оживление преследуемого.

В этой толпе самая читающая в мире в метро публика.

Есть несколько причин:

А) действительно интересно, что там пишут;

б) долго ехать, устаешь глазеть на чье-то лицо;

в) те же коленки, то есть прячешь нахальный взгляд в конспект;

г) не уступать место и заслонять его газетой;

д) все-таки нет своего автомобиля и вместо руля держишь журнал того же названия.

Из этих причин и может сложиться благородный образ пассажира с книгой в переполненном вагоне, где глаза и буквы прыгают в разные стороны.