Рассказы

Каждое слово было на вкус как леденец, начинённый кровью. Как будто пинаешь ногой весёлый резиновый мяч, а он на лету превращается в отрубленную голову.

Я затряс головой. Она улыбалась — бледной, жестокой улыбкой. Я не мог на это смотреть. Я стиснул свой злополучный стакан и впился глазами и всем существом в тёмную жижу, где плавала дохлая муха, как будто… как будто…

— Как будто мечтаешь найти в дешёвом вине ответы на все вопросы, — мягко произнесла она.

Стакан заплясал и опрокинулся. Густая тёмная лужа потекла, пульсируя, к ней по гнили стола.

— Рейчел.

Она небрежно кивнула. Улыбка ушла — уползла, точно змея, в ямочку возле припухлых бархатцев губ.

— Нет. — Я не мог на неё смотреть. И всё же смотрел. — Это не ты. Ты не Рейчел. Рейчел нет. Она умерла.

Она презрительно фыркнула — верхняя губка вздёрнулась и обнажила ряд безупречных зубов, — и потянулась. По-детски пышное тело, туго перетянутое в талии широким шёлковым поясом, изогнулось, и я на мгновенье увидел Рейчел. Костлявая, узкая, кожа да кости, призрачно-белая, точно струя летучего дыма. Она извивалась бесстыдно на стуле, — как на раскалённой сковороде в преисподней.

— Это не ты. Я или пьян, или сошёл с ума.

— Ты не можешь быть пьян. Ты ничего не выпил, — возразила она по-детски рассудительно. Её пухлая ручка небрежно коснулась грани стакана, который всё так же лежал на столе в засыхающей луже вина… точно в луже свернувшейся бурой крови.

— Значит, я сумасшедший. Я не в себе.

— Не в себе, — повторила она, как певучее эхо. Я смотрел на тугие бутоны её округлых локтей, на затейливое кружево пышных золотисто-каштановых локонов. На дне её неподвижных глаз что-то мелькало. Белое. Словно кости скелета. Рейчел. — Ты не в себе, это правда. Тогда ты ведь тоже был не в себе.

— Когда?

Она широко распахнула ресницы. Удивлённо, почти растеряно. Казалось, сейчас эта девочка жалобно спросит: «Где моя мама?»

— Как когда? Когда ты меня убил.

Я уцепился за стол, как за плот. Занозы вонзились мне в пальцы. Она равнодушно смотрела. Ей нравилось видеть мои мучения. Ей всегда это нравилось. Рейчел. Моя любимая Рейчел.

— Я не убил тебя. Это неправда.

Уголок её губ задёргался. Чёрт. Она надо мной насмехалась. Омерзительно. Больно. Чудесно. Рейчел. Моя любимая Рейчел. Нет, безумие, так не бывает. Моя Рейчел, моя жестокая Рейчел. Её ледяные глаза и серебристые волосы. И эта наивная кукла — вся в кружевах, завитках и воланах. Ножки в кристально-белых чулках свисали безжизненно с края высокого стула, не доставая до пола.

— Я не хотел убивать тебя, Рейчел. Это был просто несчастный случай. Мы поссорились. Мы ведь всё время ссорились. Я толкнул тебя. Это было нечаянно. Ты упала и сломала шею.

— И никто не узнал, что ты приложил к этому руку, — уточнила она.

— Никто. Но это не важно. Рейчел, я не могу с этим жить. Не могу это вынести. Рейчел.

— О, так ты, наконец, поверил, — усмехнулась она.

— Нет. Да. Не знаю. Должно быть, я, правда, сошёл с ума. Потому что я жить без тебя не могу. Ты вся моя жизнь. Рейчел. Любимая.

Я встал, потянулся к ней через стол, оступился и чуть не рухнул к её башмачкам, нависавшим над полом. Неужели я всё-таки пьян?

Она соскользнула со стула и аккуратно расправила платье.

— Пойдём, — равнодушно сказала она и протянула мне руку. Руку ребёнка в лайковой чёрной перчатке.

Я бережно принял её и покорно пошёл — точно слепой за поводырём.

На улице было темно до боли а глазах. Иногда фонари разрезали густой маслянистый мрак, точно тупые мутные скальпели.

Я плёлся за ней и слушал шаги её башмачков. Мягкий, округлый, лаковый звук.

Когда свет фонарей высекал её образ из темноты, я смотрел на её лицо. Его покрывали редкие капли веснушек — словно пятна золотого солнечного света на нетронутом белом снегу. В адском малиновом чаде бара я их не заметил.

Рейчел?

Люди мелькали где-то вдали — силуэты из чёрной бумаги. Мы были одни, очерчены ведьминским кругом.

Я нагнал её, резко схватил за плечи. Тугие и мягкие, точно подбитые ватой. Впервые с тех пор, как она подала мне руку, я ощутил её тело. Чужое детское тело.

— Как?

Она отстранилась, тихо смеясь. Этот заливистый смех был похож на реквием. Траурный марш, отбиваемый на треугольнике.

— Я просто очень хотела жить, — сказала она, раздвигая в улыбке мармеладные губы.

— Вселиться в ребёнка проще всего, — продолжала она деловито. Так маленькая девочка, играя, растолковывает что-то безмозглой кукле или плюшевому мишке. — Знаешь, она была очень слабой, эта девчонка. Даже смешно.

— Она умерла?

Чёрная ручка, облитая лайкой, заскользила рассеяно по очертанью щеки. Туда и сюда. Миниатюрные пальцы — как коготки. Туда и сюда. Жест Рейчел.

— Нет. Она ещё здесь, хотя и глубоко. Я её чувствую. Я как будто оккупировала дом, а она притаилась в подвале и только скулит от ужаса.

Я покачал головой:

— Ты — маленький демон, сбежавший из ада.