Рассказы

А однажды с проходящего поезда милиция сняла полубезумного нестарого мужчину без билета и каких бы то ни было документов, удостоверяющих личность. На все вопросы он упрямо отвечал:

"Андрей Туполев – враг народа". После долгих мыканий Голубефу удалось взять бедолагу как бы на поруки. Он поселил его у себя в комнате на полу и кормил из своей более чем скромной зарплаты.

Что бы он или соседи ни говорили, незнакомец твердил одно:

"Андрей Туполев – враг народа", и ужас в его голосе мешался с отчаянием. Со временем Иван Иванович пристроил бедолагу в морг помощником санитара – тот бегал за водой, мыл полы, помогал поварихам выносить помои и кастелянше – сортировать белье.

– Я думал, рано или поздно ты кошкой обзаведешься. Или собакой, – задумчиво проговорил доктор Шеберстов. – А ты, значит, человеком обзавелся.

– Кому-то он должен быть нужен, – пробурчал Иван Иванович.

Когда же безымянный бродяга внезапно умер, Голубеф заплатил из своего кармана, чтобы на дешевеньком казенном памятнике вместо учетного номера было написано хоть какое-нибудь человеческое имя. Недолго думая и написали: "Андрей Туполев, враг народа". И внизу – дата смерти.

– Вот ты и опять один, – посочувствовала ему соседка Танька

Матроска. – И я тоже – опять. Заходи, чаю попьем.

Впервые увидев Таньку, Иван Иванович тотчас влюбился в разбитную бабенку, которая, как говаривали в городке, была слаба на передок. По выходным и перед праздниками она торговала цветами на базаре. Иван Иванович утром купил у нее самый дорогой и красивый букет, который и вручил ей вечером, признавшись в любви.

Танька букет приняла, расплакалась, поцеловала Голубефа в лысину и заперлась одна в своей комнате. Спустя несколько дней, столкнувшись с нею в кухне, Иван Иванович спокойно объяснил:

– Татьяна Сергеевна, больше не плачьте. Мое объяснение ни к чему вас не обязывает. Ну не выходить же вам за меня замуж, правда?

Вы просто живите себе в свое удовольствие, и все, и мне этого довольно. – И без улыбки – улыбающимся его никто никогда не видел – добавил: – Это правда.

Танька Матроска сбилась со счета мужчинам, пытаясь устроить личную жизнь и всякий раз ошибаясь. Юнцы и солидные люди, женатые и холостяки, местные, приезжие и даже проезжие – кто только не побывал в ее постели, иногда задерживаясь на несколько месяцев, а иногда вылетая наутро со штанами, прижатыми к груди, и напутствуемые башмаком в затылок… При этом – правда, изредка

– приходилось звать на помощь соседа-горбуна, обладавшего на удивление огромной физической силищей, и было забавно наблюдать за надоевшим Таньке громилой, которого Иван Иванович выносил вон скрученным в аккуратный бараний рог, сохраняя бесстрастное выражение на лице.

Однажды, спасаясь от кулаков очередного мужа, она заявилась пьяная в морг, где в ту ночь Иван Иванович трудился над восьмилетней утопленницей Наденькой Те. Голубеф уложил Матроску на тюфячок, укрыл каким-то теплым тряпьем и вернулся к столу.

Проспавшись, Танька выпила водки и чаю и почувствовала себя лучше.

– Колдуешь, – сказала она, ласково глядя на Голубефа, склонившегося над телом Наденьки. – Как это у тебя получается…

Наверное, правильно про тебя старухи говорят: горбуны какой-то тайной владеют, потому что у всех горбунов есть тайна…И буква

"фэ" у тебя неспроста в фамилии…

– Художество, Татьяна Сергеевна, – откликнулся Иван Иванович. -

Немецкий писатель Иоганн Вольфганг Гёте в произведении "Фауст" написал: "Остановись, мгновенье, ты прекрасно!" И герой счастливо умирает. А что делает скульптор? Или живописец? Я уж не говорю о поэтах и музыкантах… Они останавливают живое, прекрасное, то есть как бы убивают жизнь, чтобы мы потом ею любовались и говорили: "Ах!" Вот взгляните…

И он сделал шаг назад, на другую табуретку, приглашая Матроску полюбоваться своим произведением. Танька подошла ближе.

– Разве не чудо?

Матроска, кивнув, всхлипнула.

– Померла ведь… Это смерть, Ваня.

Иван Иванович нахмурился.

– Это искусство. Буква "фэ". Ничего не попишешь.

Устав от мужского перебора и непрестанных пьянок, Танька в отчаянии врывалась к Голубефу и звала его к себе "насовсем". Или вплывала, скромно потупившись, и приглашала на "чай с хорошо взбитыми подушечками". А бывало, что среди ночи ломилась в его дверь совершенно голая, ревмя ревя от неразделенной любви. Иван

Иванович, не теряя достоинства и стараясь никоим образом не обидеть женщину, отправлял ее восвояси.

– Наверное, не мне бы это говорить вам, но я хочу любви, а не…

– И я! – кричала Матроска.

– Вы не любите, Татьяна Сергеевна, хотя наверняка хотите того же, что и я. Но – не любите. Потому что не знаете, что это такое, да и знать не хотите. В такие-то глубины залезать не всякому охота… Все равно что в преисподнюю сходить и живым вернуться.

– Любовь – чувство райское, – возражала Матроска. – Лжешь, Иван

Иваныч! Ты из гномов, потому и мысли у тебя подземные! И бабы у тебя никогда не было – вот ты и злишься…

На том обычно и расходились – до следующего раза.

Женщина у Ивана Ивановича была, но вспоминать о ней он не любил.