Рассказы

Потом вынула карандаш у меня из-под мышки, посмотрела и говорит испуганно:

— Лежи, у тебя температура красная.

Я прямо фыркнул:

— Это карандаш красный, какая тебе температура. Температура не бывает красной.

— Бывает. Что ты споришь? Ты же не доктор.

— Сними, — говорю, — одеяло! Я уж вспотел.

Тут Люська как захохочет:

— Это ты-то вспотел? Тебе хорошо тут лежать. Это я вот вспотела, меня твой папа кувыркал на тахте.

И начала обмахивать лицо своим прозрачным фартуком. Тут я совсем разозлился и сбросил одеяло. Люська ахнула, как будто я разбил чашку.

— А воспаление легких?

— Хватит!

До того уж докувыркалась, даже забыла, что я командир раненый.

— Ну ладно. До половины укройся. Будет воспаление живота. — И завернула меня, как младенца.

Я опять лежал. А за дверью гости смеялись, наверно, это дядя Петя фокусы показывал. Потом раздался звонок — и пришла тетя Шура. Самая родная тетя. Я слышал, что Люська стала ее поздравлять и говорить мое стихотворение, которое я приготовил сам ей сказать. Тут я не вытерпел и вскочил. В это время папа показался в дверях. Я только хотел с ним выйти в столовую, а Люська как закричит:

— Дядя Толя, посмотрите, он встает, а у него температура красная!

— Какая? — сказал папа. — Красная? Ну раз красная, надо лежать. Долго, брат, лежать.

Он поднял Люську на руки и понес. Потом она прибегала с куском вафельного торта и сказала, что мне его нельзя есть из-за воспаления живота.

Всем было весело, а я лежал один с этой дурацкой красной температурой. Лежал, лежал, а потом подумал: «Раз так, раз и папа такой, то пусть я лежу. И даже вовсе умру. Не трудно». Я начал стараться умереть, стал потихоньку дышать и ни о чем не думать.

Сначала гости разговаривали, смеялись, а потом стало тихо. Я подумал: «Что это? Правда тихо или я уже умер?» Но тут как раз хорошо услышал, как мама сказала:

— Никто из ребят не умеет с ним так играть, как Люся. Всегда только шум и драка. А с ней его и не слышно было. Недаром он ее любит, свою сестру.

Оказалось, что уже поздно и гости давно ушли. И даже она, эта моя двоюродная сестра.

Витина победа

Витя — мальчик застенчивый. Надо ему попросить что-нибудь или просто спросить, а он стесняется. Долго, долго собирается и не может решиться. А если человек незнакомый, то и совсем не спросит.

— Ну что ты такой? — говорит Вите бабушка. — Кого боишься-то? Люди все хорошие, зря никто не обидит.

Витя знает, что его не обидят, а все равно стесняется.

— Нехорошо это, — опять говорит бабушка. — Как же ты жить будешь. Всегда позади всех. Сам себя наказываешь. Плохо это.

А Витя уже убедился, что плохо. Вот, например, в тачке покататься кому не хочется? Ребята просили, просили у рабочих, которые сарай ремонтировали, и выпросили. А Витя просить стеснялся, и в тачку потом ему сесть уже было неловко. Так и не прокатился. Действительно, сам себя наказал.

А вот собачья медаль. На ошейнике висит. Интересно ведь — собака и получает медаль. За что? Может, она спасла кого-нибудь, или вора поймала, или даже диверсанта? Вот ведь какая собака. А то ребята говорили, что собакам медаль и ни за что давать могут. Совсем крошечным собачкам, которые на ладони умещаются, медали дают. За красоту. Это уж совсем другое дело. Хорошо бы спросить у хозяина или у хозяйки. А Витя не может. Хотя знает, что это было бы совсем просто. Старушка такая маленькая выводит собачку гулять, и не сердитая совсем старушка. Сразу видно, что она хорошо бы поговорила с Витей и про медаль рассказала бы с удовольствием. Витя несколько раз хотел к ней подойти и все выбирал подходящий момент, а момент был все неподходящий. То старушка стояла к Вите спиной и лучше было подождать, когда она повернется, а когда поворачивалась, то глядела на Витю как-то внимательно, и подойти поэтому оказывалось трудно. Лучше было, если бы не глядела. А потом и не глядела и не стояла спиной, а все равно никак нельзя было к ней обратиться, потому что теперь было ясно, что гораздо удобнее подойти, когда на тебя глядят или стоят к тебе спиной. «Вот если еще раз посмотрит или отвернется, — думал Витя, — тогда сразу и подойду».

Но старушка в это время уже уходила и уносила с собой тайну собачьей медали.

Вите становилось грустно, просто тоскливо. «Ну и пусть мне плохо, — думал Витя. — Раз я такой». Такой — значит, робкий, застенчивый, мямля. Который ничего не может сделать. А иногда Витя бодрился и говорил сам себе: «Ничего мне и не плохо. А мне собаки и вовсе не нужны».

Порою, правда, получалось так, что и стеснительному человеку жить можно не хуже других. А, бывало, даже и наоборот. Вот однажды пришла во двор женщина с какой-то коробкой, вроде из-под торта, только очень большого. Поставила эту коробку на скамейку и стала себе лицо вытирать и платочек поправлять. А из коробки у нее писк послышался. Ребята подбежали к скамейке и стали слушать и спрашивать у женщины:

— Ой, что это там? Цыплята? Инкубаторные?

— Цыплята, цыплята.

— Покажите, тетенька! Ну хоть немножечко.

— Да ну вас, погодите. Видите, устала, очередь отстояла.