Рассказы

Иногда он просыпался среди ночи в холодном поту, тяжело дышал, понимая, что умрет, что однажды все закончится. А потом обнимал жену, которую очень любил, утыкался ей в ложбинку между грудей и засыпал. А я продолжала бодрствовать…

Мир старился. Точнее нет, мир оставался прежним. А вот я и Лешка старились, и я все чаще ловила на себе его взгляд. Задумчивый и усталый. Он постоянно вставал по ночам, шел на кухню, садился на табуретку возле окна и курил, уставившись в ночную темноту. Табуретка тихонько поскрипывала. Когда он устраивался поудобнее и сидел неподвижно, огонек сигареты освещал морщинистое, но по-прежнему самое дорогое для меня лицо. Я садилась рядом и ждала, когда же он успокоится и пойдет спать. Врач сказал, что Лешке вредно волноваться. Да и курить ему не стоило, но заставить его бросить я никак не могла. В этом он был страшно упертый. Не слушал даже жену. Отшучивался, говоря, что такой положительный джентльмен просто обязан иметь хоть какие-то вредные привычки. Ну, хоть одну.

А однажды страх обрушился на меня. Я, как и Лешка в детстве, стала тихонечко подвывать и закусила губу, чтобы никто не услышал, как я вою и всхлипываю. Словно щенок, слепо тыкающийся носом, и не понимающий где он и когда же ему дадут молока, я забралась под одеяло и прижалась к Лешке. Он спал. Спал тяжелым нездоровым сном, с трудом всхрапывал, сложив руки на животе. Полгода назад мой единственный схоронил жену. С тех пор он почти перестал следить за собой и почти постоянно спал. Я лежала, гладила его лицо и тихонько плакала от страха и неизвестности. Вчера приезжал Лешкин сын. Бодрым голосом говорил какую-то чушь, оставил в холодильнике еду на неделю и, потупив глаза, быстро ушел, сказав, что отец держится молодцом. А Лешка только молчал. Смотрел мимо, в пустоту, время от времени резко поворачивал голову, пытаясь увидеть что-то, чего не видел больше никто. Только я знала, что смотрел он на меня. Мой силуэт видел он и начинал вглядываться пристальнее, надеясь понять, что же там за фигура прячется в тенях.

А сейчас мы лежали рядом, и я снова, как много-много лет назад, гладила его волосы, поседевшие и поредевшие. Нежные и мягкие, словно в детстве. Тихонько тикали часы, во дворе чирикали птицы, щебетали дети, трещал мопед.

Лешкино дыхание становилось все тише и спокойнее. А потом он выгнулся дугой потому, что в сердце его вошла ледяная игла. Он захрипел, пытаясь проснуться и стряхнуть эту непереносимую боль. Я закричала и заплакала в голос, прижала его к себе и стала трясти. Он не просыпался, натужно хрипел и корчился от боли. И тогда я сделала единственное, что только могла. Я поцеловала его и остановила Лешкино сердце.

Не страх, не ужас, а нечто во много раз превосходящее все эти слова и понятия, затопило меня. Я исчезала. Я пропадала и понимала, что больше никогда не увижу Лешку. Веселого Лешку, который составлял смысл моего существования. Но я не могла смотреть, как он мучается, не могла оставить его тонущим в этой боли.

Лешка неподвижно лежал на кровати. Он больше не дышал. Лицо его разгладилось, нижняя челюсть отвисла так, словно он увидел что-то удивительное и не может придти в себя от изумления. А меня скручивала жгутом боль. Я только успела крепче прижаться к остывающему телу, черная волна затопила меня и я исчезла.

В последний момент я успела подумать, что все же не зря появилась на свет. Я успела избавить Лешку от самой сильной боли, перехитрила ее, приняв на себя.

Так и должно быть.

Ведь никто не любит человека сильнее, чем его Смерть.

Метель

Зимний лес для людей — это три цвета. Зеленый, черный и много-много белого.

Раньше для меня он тоже был таким.

Теперь это еще и цвета, звуки, запахи. Не повстречай я Расту, так никогда и не узнал бы, как пахнет свежий снег. И осенью не слышал бы, как шелестят опавшие листья под ее легкими сильными лапами. В мою пасть не брызгала бы терпкая кровь лося, которого мы загнали вдвоем. Только вдвоем.

На руке у меня так и остался шрам от ее зубов. Она успела укусить меня и тем спасла. Мы сумели разорвать кольцо обезумевших от страха и ненависти людей и побежали. Но вслед свистнули стрелы. Две нашли цель, засели в моей спине. Я брел к опушке и все не верил, что еще иду, что до сих пор жив. И в то, что волчица, которая несется рядом — это та девчонка, которую я отбил у лихих людей и притащил в свой дом на окраине деревни, — тоже не верил.

Гнались за нами недолго. Побоялись в сумерках идти в лес.

Когда я пришел в себя, то первым, что увидел, была ее улыбка. Раста гладила мои волосы и улыбалась. Поодаль валялись сломанные стрелы.

От ран остались только шрамы, почти незаметные. За ночь все зажило. Значит, я перестал быть человеком.

Жизнь стала простой, понятной, светлой, как хороший летний денек. Потому что рядом была она. Раста. Моя и только моя.