Рассказы

Рассказ "Витраж собора многоцветный" был моей первой попыткой написать философский детектив в духе Г. К. Честертона. Я уже год работал над дипломной работой по философии в Чикагском у ниверситете, где я получал стипендию, когда вдруг понял, что у меня нет интереса к получению более высокой степени. Рассказ отражает в какой-то мере мое тогдашнее настроение.

Но чем больше овладевало мною это сладострастие, тем меньше я был в состоянии заниматься философией и уделять внимание школе¹⁹.

Пьер Абеляр, "История моих бедствий"

Я в полудреме развалился на диване в собственной квартирке на Пятьдесят седьмой улице недалеко от Чикагского университета и слушал "Блюз для кларнета", который купил утром. Джее Стейси только что закончил свою партию на фортепиано, оркестр приступил к импровизации, а Ирвинг Фазола с высокой ноты начал как раз свою тему на кларнете, когда мой телефон зазвонил.

Я позволил ему дребезжать какое-то время в надежде, что он перестанет, но этого не случилось, так что мне не оставалось ничего другого, как снять трубку. Звонил профессор Бертран Пепперилл Райнкопф²⁰.

Райнкопф был самым выдающимся философом нашего университета. Я знал почти так же мало о предмете его научных интересов: логике и методологии познания, как и он — о моем: английской литературе. Но мы часто играли в бильярд в Квадрангл-клубе, где границы между профессурой и студентами стирались, кроме того мы с профессором разделяли увлечение Шерлоком Холмсом и отцом Брауном. Как и у отца Брауна, у меня, кажется, неплохо развита интуиция в том, что касается эксцентричного поведения людей, и я произвел однажды на Райнкопфа впечатление тем, как быстро мне удалось разоблачить человека, который крал серебро из столовой клуба. (Вором оказался австрийский экономист либертарианских взглядов самого крайнего толка.)

Сейчас Райнкопф был взволнован и озадачен. Один из его аспирантов, Гарольд Хиггенботэм, внезапно исчез при загадочных обстоятельствах. Они были слишком сложными, чтобы объяснить по телефону. Могу ли я приехать к нему немедленно? Он сказал, что знает о моем пристрастии к таким вещам, и хотел поговорить со мной, прежде чем обсудит ситуацию с кем-либо еще.

— Тогда смотри, смотри в окно, — сказал я. — Я скоро буду²¹.

— Что вы говорите?

— Я приду немедленно.

Граммофон начал проигрывать "Блюз для кларнета" во второй раз. Я слушал его, пока снимал халат и шлепанцы и надевал ботинки и пиджак. Для галстука было слишком тепло.

Я отправился на запад по Пятьдесят седьмой улице, а затем срезал путь через кампус к библиотеке Харпера, где у Райнкопфа был собственный кабинет на третьем этаже. Солнце почти село, и готические башни и зубчатые стены университета бросали на траву длинные тени.

Райнкопф сидел за столом, и его седые волосы были окутаны табачным дымом.

— Привет, Б. П., — сказал я. — И где же место преступления?

Он вынул изо рта трубку и пальцем стряхнул влагу из уголка своего бледно-голубого глаза.

— Спасибо, Физерстоун, что пришли. Но я не уверен, что произошло преступление.

Я собирался что-то ответить, но обратил внимание на одно из окон, выходящее на Мидуэй. Его нижнее стекло было разбито. Большое зубчатое отверстие зияло в центре. Куски стекла валялись на полу.

— Что-то, похоже, влетело в комнату снаружи, — сказал Райнкопф. — Иначе здесь не было бы стекла.

Я кивнул:

— Прекрасный образец дедукции, Б. П. Кто-то бросил в окно кирпич?

— Возможно, — сказал он. — Но если так, Гарольд, должно быть, унес кирпич с собой.

— Ах, да, — сказал я. — Гарольд. И когда же Гарольд пришел сюда?

— Вопрос в другом, — сказал Райнкопф, — как и когда Гарольд отсюда ушел? Взгляните-ка на это.

И он указал мундштуком своей трубки на стол в дальнем углу кабинета.

Я подошел к столу и увидел порядка пятидесяти маленьких, неправильной формы кусочков яркого разноцветного сукна на столешнице, они располагались большим полукругом. Куски были всевозможных цветов, но главным образом красные, зеленые, желтые и голубые. Чуть ниже полукруга к столу была приколота записка. Она была пришпилена большой черной ручкой. Перо вонзилось в дерево, подобно стреле, пущенной из лука. Я наклонился, чтобы прочитать записку.

Я жить ушел в сиянье витражей. Напишу.

Гарольд.

Я несколько раз перечитал текст. Большого смысла в послании я не увидел, поэтому вернулся к столу профессора и уселся на стул, стоящий перед ним.

— Что вы еще можете рассказать мне?

Он пыхтел какое-то время своей трубкой, прежде чем ответил.