Рассказы

Наше взаимное разделение не принесло никакого напряжения; это естественное состояние, в которое мы попадали в присутствие друг друга. Наши оболочки были содраны, но они не раскрыли проблески душ. Все, что мы могли видеть под кожей: было винтиками и гаечками. И я узнал теперь, что Шиана всегда хотела больше всего в любовнике, чтобы он был чужим, непостижимым, таинственным, тёмным.

Главный смысл для нее — из возможности быть кем-то ещё — был смысл противостояния непохожести. Без этого, она считала, что вы могли бы также говорить с самим собой. Я обнаружил, что теперь тоже разделяю эту точку зрения (изменение, точное происхождение которого я не хотел знать, но потом…, я всегда знал, что она была сильной личностью, и был должен догадаться, что что-то будет стертым). Вместе нам было бы также хорошо, как и по отдельности, поэтому у нас не было выбора, кроме как расстаться.

Никто не хочет провести вечность в одиночестве.

Перевод: любительский

Видеть

Я смотрю сверху вниз на покрытую пылью тыльную поверхность осветительной системы, висящей на потолке операционной. К серому металлу приклеен желтенький листочек — один уголок завернулся, — на котором аккуратно написано от руки:

В случае выхода из своего тела звонить:

137-4597

Странно — никогда не видел, чтобы местные номера начинались с единицы. Но когда я приглядываюсь повнимательнее, оказывается, что это не единица, а семерка. Да и пыли никакой нет, просто игра света на неровно окрашенной поверхности. Какая может быть пыль в стерильной операционной — с ума я схожу, что ли?

Я переключаю внимание на свое тело, полностью покрытое зеленой тканью, за исключением маленького квадратика над правым виском, куда вводит свой зонд макрохирург, прослеживая путь, по которому шла пуля. Операционный стол полностью в распоряжении тощего робота, а двое людей в халатах и масках, немного в стороне, смотрят на экран. По-моему, они наблюдают на рентгене за движением зонда внутри черепа, но сверху мне плохо видно, что происходит на экране. Впрыснутые в меня микрохирурги, должно быть, уже остановили кровь, починили сотни кровеносных сосудов и разрушили тромбы. Но сама пуля слишком массивна и химически инертна, чтобы отряд микророботов мог убрать ее, предварительно раздробив на мелкие кусочки, словно камень в почке. Остается только добраться до нее зондом и вытащить наружу. Я читал о таких операциях, а потом не мог заснуть и все думал, когда же придет моя очередь. Часто мне случалось представлять, как это будет выглядеть, — и могу поклясться, что в своем воображении я видел точно такую же картину, какую наблюдаю сейчас. Не могу сказать, то ли это обезумевшая ложная память, то ли я прямо сейчас генерирую эту галлюцинацию на основе своих навязчивых страхов.

Совершенно спокойно я начинаю обдумывать, что означает моя необычная позиция. С одной стороны, выход из тела должен предвещать близкую смерть, с другой стороны, ведь те тысячи людей, которые рассказывали о таких явлениях, остались живы! Но я не знаю, сколько испытавших это умерли, так что о моих шансах выжить судить трудно. Разумеется, у меня тяжелая физическая травма, но никаких признаков приближения смерти я не замечаю.

Неприятно одно: мое нынешнее положение напоминает дурацкие рассказы о том, как «душа отделяется от тела» и потом скользит по световому туннелю прямо в загробную жизнь.

Постепенно начинают всплывать смутные воспоминания о том, что происходило перед нападением. Я приехал, чтобы выступить на годичном собрании «Цайтгайст энтертэйнмент»[22] (и зачем я, впервые за столько лет, решил физически присутствовать? Продажа «Гиперконференс Системс» — еще не повод забывать о технологиях дистанционного участия в таких собраниях). А этот припадочный, Мэрчисон, стал что-то орать у входа в «Хилтон». Будто я — я! — надул его с контрактом на мини-сериал. (А я вообще не читал этого контракта и тем более не вникал в отдельные статьи. Ох, лучше бы он пошел и скосил из автомата весь юридический отдел.) Потом пуленепробиваемое стекло «роллс-ройса» автоматически поднимается. Сейчас станет тихо. Зеркальное стекло медленно ползет вверх, бесшумно, надежно — и вдруг застревает…