Рассказы

Все первые импланты следующего поколения, так называемые аксиоматики, были сексуального характера; вероятно, для начала это было технически наиболее просто. Я подошёл к секции эротики, посмотреть, что было доступно, или, хотя бы, что могло быть открыто выставлено. Гомосексуальность, гетеросексуальность, аутоэротизм. Ассортимент безобидных фетишистов. Эротизация различных непривлекательных частей тела. Я удивлялся, почему кто-то предпочитает перепаивать свои мозги, чтобы заставить себя страстно желать сексуальных практик, которые иначе казались бы отвратительными, или нелепыми, или просто скучными? В угоду требованиям партнёра? Возможно, хотя такую экстремальную покорность было трудно представить, и вряд ли она была распространена достаточно широко, чтобы оправдать размеры этого магазина. Для включения в их собственную сексуальную идентичность, которая без этой помощи только раздражала бы и мучила их, для победы над их комплексами, неуверенностью или отвращением? У каждого есть противоречивые пристрастия, люди могут уставать как от желания, так и от нежелания одного и того же. Я прекрасно это понимал.

На следующем стеллаже была религиозная подборка, от амишей до дзена. (Неодобрение амишами подобных технологий, вероятно, не было проблемой; практически все религиозные импланты позволяли пользователю справиться с намного более странными противоречиями.) Там даже был имплант с названием «Нецерковный атеист» (Вы хотите считать, что эти истины очевидны!). Однако «Сомневающихся агностиков» здесь не было; видимо, этот магазин был неподходящим местом для сомнений.

Я помедлил пару минут. Всего за пятьдесят долларов я мог бы купить свой детский католицизм, даже если церковь не одобрила бы этого. (По крайней мере, не официально; интересно было бы точно узнать, кто субсидировал это изделие.) Однако, в конце концов, мне пришлось признать, что меня это, на самом деле, не прельщает. Возможно, это решило бы мою проблему, но не так, как я хотел бы её решить, и, в конце концов, я нашёл свой собственный способ, который и был всем смыслом прихода сюда. Использование импланта не лишит меня свободы выбора, наоборот, поможет мне принять его.

Наконец, я собрался с силами и подошёл к прилавку.

— Чем я могу вам помочь, сэр? — Молодой человек радостно улыбнулся, излучая искренность, как будто, на самом деле, наслаждался своей работой. Я имею в виду, ну очень наслаждался.

— Я пришел, чтобы забрать заказ.

— Пожалуйста ваше имя, сэр?

— Карвер. Марк.

Он полез под прилавок и вынырнул со свертком, к счастью, уже завернутым в анонимную коричневую бумагу. Я заплатил наличными, принес ровно $399,95. Все заняло двадцать секунд.

Я вышел из магазина, как больной с облегчением, торжествующий, но истощенный. По крайней мере я наконец-то купил эту чертову штуку, она была сейчас в моих руках, никто не был замешан, и мне надо было решить, буду я ее использовать или нет.

Пройдя несколько кварталов к железнодорожной станции, я выбросил свёрток в мусорный бак, но почти сразу же вернулся и вытащил его. Я прошёл мимо пары копов, одетых в бронированные костюмы, и представил их глаза, сверлящие меня из-под их зеркальных защитных щитков, но моя ноша была совершенно легальна. Как могло правительство запрещать устройство, которое лишь вызывало определённый набор верований в том, кто добровольно решил его использовать, не задерживая даже тех, кто естественным образом разделял эти убеждения? На самом деле, это очень просто, ведь законы и не должны быть последовательными, но производителям имплантов удалось убедить общественность, что ограничения их продукции подготовили бы почву для Полиции нравов.

Когда я добрался домой, меня неудержимо трясло. Я положил свёрток на кухонный стол, и стал прохаживаться вокруг.

Это было не для Эми. Я должен был это признать. То, что я по-прежнему любил её, и всё ещё горевал о ней, не означало, что я делал это для неё. Мне не следовало чернить её память этой ложью.

На самом деле, я делал это, чтобы освободиться от неё. Спустя пять лет, я хотел, чтобы моя бессмысленная любовь, моё бесполезное горе, перестали, наконец, управлять моей жизнью. Никто не может осуждать меня за это.

* * *

Она умерла во время вооруженного ограбления банка. Камеры слежения были отключены, и все, кроме грабителей, провели большую часть времени лицом вниз на полу, поэтому я не узнал всю историю. Она, должно быть, переместилась, отпрянула, посмотрела. Она, должно быть, сделала что-то, — даже на пике моей ненависти, я не мог поверить, что она была убита по прихоти, без понятной причины.

Я знал, кто нажал на спусковой крючок. Он не был в суде, но клерк в отделе полиции продал мне информацию. Его звали Патрик Андерсон, и, став свидетелем обвинения, он отправил своих подельников за решетку пожизненно, и уменьшил свой срок до семи лет.

Я обратился к СМИ. Омерзительный деятель из криминального шоу взял эту историю, и с неделю разглагольствовал о ней в эфире, разбавляя факты самодовольной болтовнёй, потом ему это наскучило, и он переключился на что-то другое.