Итак, я лишилась свободы. Муж везде сопровождал меня. Или запирал в комнате, когда я не была нужна. На людях я по-прежнему была госпожой, дома — узницей. Я научилась плакать, никогда не думала, что у меня появится причина для слез. Но что толку плакать! Надо что-то придумать. Из любого положения есть выход! Лучше всего — бегство. Бросить все — и бежать в какой-нибудь городок или деревню и там наслаждаться свободой, как та женщина, которую я видела в кино. Но как я поеду? Ведь я ничего не умею. Без прислуги я и поесть не смогу. Даже если бы мне приказали, я все равно не двинулась бы с места!
Выход найден! Развод! Муж обеспечит меня, и тогда ничего не страшно. Буду любить, кого захочу. И я, не медля, принялась за дело. Мне удалось подкупить слугу, которого ко мне приставили. Он нашел адвоката… Как я была глупа! Как только жалоба попала в вышестоящую инстанцию и была опубликована в прессе, мой муж тотчас потерял все: ведь он же ратовал за старую мораль. Как могла я забыть об этом? Развод! Это — самое страшное для него. Все высокопоставленные знакомые тотчас от него, отвернулись. И от меня тоже. Мои прежние любовники, от которых я никогда не слышала и слова упрека, презирали меня. Неужели развод — это все, на что я способна? Родители порвали со мной всякие отношения. Еще до суда мой муж стал простым смертным, ни к чему было и судиться. Останься я его женой, лишилась бы только свободы, сохранив положение в обществе. А сейчас я потеряла все!
Но этим не кончилось. Муж был полностью уничтожен. Стена рушится — гибнут люди. Все подали на него жалобы в суд, обвиняя в дурном поведении. Богачи смотрели на него с холодной ухмылкой, ни один не помог. Все наше состояние ушло на судебные издержки. Как я буду жить дальше? Ведь мне нет еще и тридцати. Никогда не взойдет надо мной солнце. Такая красивая, такая умная — и до чего докатилась! Кто бы мог поверить? Кто бы мог подумать?
СЕРП ЛУНЫ
…И опять я увидела серп луны — золотистый и холодный. Сколько раз я видела его таким, как сейчас, сколько раз… И всегда он вызывает во мне самые разные чувства, самые разные образы. Когда я смотрю на него, мне кажется, что он висит над лазоревыми облаками. И постоянно будит воспоминания — так от дуновения вечернего ветерка приоткрываются бутоны засыпающих цветов.
Когда я впервые заметила серп луны, он показался мне именно холодным. На душе у меня тогда было очень тяжело, сквозь слезы я видела тонкие золотистые лучи. В то время мне исполнилось всего семь лет; на мне была красная ватная курточка и шапочка, сшитая мамой, синяя, с мелкими цветочками, — я помню это. Прислонясь спиной к косяку двери, я смотрела на серп луны. Маленькая комната, запах табака, лекарств, слезы мамы, болезнь папы. Я стояла на пороге одна и смотрела на серп луны; никто не звал меня, никто не приготовил мне ужина. Я понимала — в дом пришло горе: все говорили, что болезнь папы… И я еще острее чувствовала свою тоску, холод и голод, свое одиночество. Так я стояла, пока луна не скрылась. Я осталась совершенно одна и снова расплакалась, но плач мой заглушили рыдания матери: папа перестал дышать, лицо его закрыли куском белой ткани. Мне хотелось сдернуть это белое покрывало, еще раз увидеть папу, но я не осмелилась. Было очень тесно — почти всю комнату занимал папа. Мама надела белое платье9 на меня поверх красной ватной курточки тоже надели белый халатик с неподрубленными рукавами — мне это хорошо запомнилось, потому что я все время выдергивала из края рукава белые нитки. Все суетились, шумели, громко плакали, но суетня эта была, пожалуй, излишней. Дел было не так уж много: всего лишь положить папу в гроб, сколоченный из четырех тонких досок. Потом пять или шесть человек несли его. Мы с мамой шли за гробом и плакали. Я помню папу, помню гроб. Этот деревянный ящик навсегда унес папу, и я часто жалею, что не открыла гроб и не посмотрела на отца. Но гроб глубоко в земле; и хотя я хорошо помню место за городской стеной, где он зарыт, могилу так же трудно найти, как упавшую на землю каплю дождя.
Мы с мамой еще носили траур, когда я снова увидела серп луны. Был холодный день, мама пошла на могилу папы и взяла меня с собой. Она захватила тоненькую пачку бумаги10. В тот день мама была особенно ласкова со мной. Когда я не могла больше идти, она несла меня на руках, а у городских ворот купила мне жареных каштанов. Все холодное, только каштаны горячие; было жалко их есть, потому что я грела ими руки. Я не помню, сколько мы шли, но мне показалось, что очень-очень долго. Когда хоронили отца, дорога не казалась мне такой длинной — возможно, потому, что тогда людей было больше, а сейчас мы шли только вдвоем с мамой. Она молчала, и мне не хотелось говорить, кругом было тихо; такие желтые дороги всегда тихи и бесконечны.