Рассказы

Раздеваясь, Андрей Андреич напрягал слух, стараясь уловить каждое ее движение, каждый шорох. С бьющимся сердцем он слышал, как она долго расшнуровывала высокие ботинки и осторожно ставила их, как бы стараясь не стукнуть. Потом слышал свистящий шелест шелкового платья, очевидно, снимаемого через голову. А он, когда снимал башмаки, нарочно стукнул ими, бросив их на пол, как будто ему хотелось, чтобы она слышала, что он тоже раздевается и так близко от нее, что их разделяет только темнота.

И пока они раздевались, каждый на своем диване, они не произносили ни слова.

Он всеми силами души старался представить себе, что она может чувствовать, и из всех сил напрягал зрение, чтобы увидеть ее сквозь темноту, но от напряжения в глазах появились зеленые круги, и он ничего не видел. Как она, вероятно, удивляется, что с ним все легко и нет никакой неловкости. А не будь он таким, могло бы получиться глупо, неловко... Если представить себе, что она, оскорбленная и возмущенная, встала бы, оделась и ушла.

- Если бы все это видел Василий Никифорович,- сказал Андрей Андреич,- что бы он подумал?

- А я думаю о том, что подумают ваши соседи,- сказал голос молодой женщины.

- О, мне совершенно все равно, что подумают обо мне эти слизняки. Вам удобно?

- Очень. Говорят, что на новом месте плохо спят. Не думаю.

- Если это так, то тем лучше. Сплю я каждые сутки, а вот это со мной случается не каждые сутки. Вернее - первый раз в жизни.

Он говорил, а его слух был все напряженно насторожен. Он ловил каждое ее движение, каждый малейший шорох и задерживал дыхание, когда слышал, как она поправляла подушку или отдохновенно вздыхала, как вздыхают, когда, устроившись, лягут на спину, закинув за голову обнаженные руки на подушку.

- Я хочу курить, спичку зажечь можно?

Он спросил это не потому, чтобы ему действительно хотелось курить, а для того, чтобы осветить комнату.

- Можно...

Андрей Андреич зажег спичку и посмотрел в ее сторону. Ее не было видно за ширмой. Только виднелись снятые ботинки, и на спинке стула белели части ее одежды.

- Не мало подушек? - спросил он с безотчетной надеждой, что она отодвинет ширму и взглянет на него. Ему до остроты хотелось, чтобы она, лежа там, на своем диване, смотрела на него и разговаривала с ним. Но спичка догорела, а она не выглянула и только сказала из-за ширмы:

- Нет, мне хорошо.

И так они лежали и переговаривались, пока незаметно оба не заснули.

На утро он проснулся раньше. И долго лежал, стараясь не шевелиться, чтобы не разбудить ее. У него было необъяснимое чувство нежности, какое бывает у неиспытавших чувства отцовства людей по отношению к чужому ребенку, о котором им пришлось заботиться и оберегать его.

Эта ночевка в одной комнате как будто разрушала какую-то преграду, какая всегда лежит между посторонним мужчиной и женщиной.

Это была уже не чужая женщина, а было в ней что-то близкое, и хотелось, чтобы это ощущение близости было еще ярче.

Она, думая, что он спит, осторожно отодвинула ширму и взглянула на Андрея Андреича. И сейчас же, покраснев, спрятала обнаженную до плеча руку под одеяло, не задвинув ширмы.

- Доброе утро! - сказал Андрей Андреич.- Как спали?

- О, прекрасно... Как же мы будем теперь вставать?

- Сначала я встану и выйду, потом вы.

Он быстро оделся и сходил за водой для умыванья.

- Я вам принес умыться сюда,- сказал он, подойдя к ширме и глядя через нее на молодую женщину, лежавшую под одеялом.

Она невольно бросила испуганный взгляд на одеяло - прикрыта ли она. Но Андрей Андреич, сам чувствуя свое бескорыстие, смотрел ей только в глаза и ни разу не перевел глаз на ее тело, скрытое тонким одеялом.

- Теперь я выйду, а вы умывайтесь. Полотенце в шкафу,- сказал Андрей Андреич.

Он нарочно не достал его, так как ему было приятно, что она сама откроет шкаф и достанет полотенце, точно она не у незнакомого, постороннего мужчины, а у себя дома.

После этого пили кофе, точно молодые муж и жена.

Потом она ушла, сказав, что письмо Василия Никифоровича пришлет ему, а сама придет вечером.

III

Когда Андрей Андреич остался один, он несколько времени ходил по комнате, возбужденно ерошил волосы, подходил к зеркалу и рассматривал свое лицо в нем. Он впервые увидел, что спина у него стала сутуловатой, а зачесанные назад волосы просвечивали на макушке.

"Но для таких женщин душа важнее наружности",- подумал он.

Как неожиданно, точно, в самом деле, какое-то виденье, в его серые дни вошла прекрасная женщина. Он перебирал момент за моментом и удивлялся себе, как у него все хорошо, все чудесно вышло. Ведь, обыкновенно, бывало так, что с посторонней женщиной он не находил о чем говорить, стеснялся, с усилием придумывал тему для разговора, а потом краснел и мучился при воспоминании о действительных и мнимых неловкостях.

В этот же раз все вышло необычайно! Точно нашло вдохновение: он был прост, естествен, нескучен и не только нескучен...

Вероятно, воспоминание об этой встрече будет долго, долго храниться в ее памяти.