Рассказы

Мартынов был совершенно ошеломлен свалившимся на него несчастьем. Он всей душой ощутил, что теряет лучшего, может быть, друга, какой только был у него в жизни. Напоив Василия, Мартынов сел к костру. Афанасий мрачно глядел на огонь. Молчание длилось долго.

— Ну, что будем делать, Афанасий? — проговорил наконец есаул.

— Два нарта тут бросать надо. До Гижиги надо идти.

— Сколько нам до Гижиги?

— Четыре-пять дня.

— А становища не будет по пути?

— Нет. До самой Гижиги не будет люди.

Тунгус замолчал. Молчал и есаул.

— Что с Васькой делать? — спросил тунгус через некоторое время.

— Повезем с собой, вестимо.

— Все равно помрет. Собачка убежал, как будем везти?

— Ну ты, смотри мне! — пригрозил есаул.

— Не сердись, бачка, тебе сила нету, мине сила кету, собачка сила нету. Гижига далеко. Васька повезем, две недели идти будем. Сами помрем.

— Чтоб и разговору не было об этом! — мрачно приказал есаул.

На одну нарту положили необходимые вещи и еду для себя и для собак на шесть дней. На другой нарте устроили Василия, который что-то бормотал в забытьи. Чтобы он не упал, привязали его ремнями. Афанасий подчинялся есаулу молча, и на скуластом лице его нельзя было заметить неудовольствия. Медленно тронулись путники. Впереди двигались нарты с провизией, которые везли оставшиеся собаки. Афанасий и есаул поочередно тащили вторые нарты, на которых лежал Василий.

Так брели они целый день. Попробовали идти в темноте, но это оказалось выше их сил. Пока Афанасий кормил и привязывал собак, есаул нарубил можжевельнику и устроил костер.

Когда ужин был готов, есаул подошел к Василию с едой. Тот, видно, очнулся и смотрел на него сознательным взглядом.

— Платон Иванович, простите меня! — срывающимся голосом сказал денщик.

— Что ты, Вася! На вот, поешь.

— Не принимает душа.

Ночь он провел спокойно, но наутро сознание его снова стало мутиться.

Днем он пришел в себя и с усилием повернулся, чтобы осмотреться. Он увидел бесконечную снежную равнину, передние нарты, которые с усилием тянули три собаки, Афанасия, Мартынова, который тащил его нарты.

— Ваше благородие! Ваше благородие! — закричал он с неизвестно откуда взявшейся силой.

Есаул испуганно обернулся.

— Что вы делаете, батюшка? — снова закричал Василий, пытаясь слезть с нарт, к которым он был привязан.

— Что ты, Вася? — спросил есаул, наклоняясь к нему.

— Платон Иванович, бросьте меня. Все равно я не жилец. Надорветесь, батюшка… Не дойдете до Камчатки… Не погубите, отец, дайте помереть спокойно…

— Лежи, Вася. Скоро Гижига, там тебя оставлю. Выздоровеешь небось, ты парень молодой, крепкий… Лежи, голубчик.

Караван тронулся дальше, и Васька затих. Вечером Василий немного поел и лежал, что-то шепча про себя. Когда есаул уже укладывался, он вдруг позвал его.

— Что, Вася? — спросил Платон Иванович, садясь около него на корточки.

— Проститься, ваше благородие.

— Что ты…

— Нет уж, знаю я… Простите, коли чем не угодил. А вам спасибо за доброту вашу и за хлеб-соль… Старался я всегда. Теперь вам без меня слободнее будет…

— Что ты, Вася, поддержись! В Гижиге поправишься.

— Нет, Платон Иванович, я знаю… Без покаяния вот… — голос его слабел.

— Не говори, Вася. Спи спокойно. Довезем тебя, не бойся. Встанешь на ноги.

Долго сидел есаул около больного. Василий спал или был в забытьи. Он лежал с закрытыми глазами и трудно дышал. Есаул оправил на нем шубу, прикрыл его лицо от мороза и лег на свое место. Усталость сморила, и он заснул тревожным сном.

Глубокой ночью есаул встал посмотреть на Василия и увидел, что шуба и парка больного лежат на месте, а его нет.

— Афонька, Афонька! — закричал Мартынов. — Куда Васька девался?

Тунгус испуганно вскочил.

— Ай, ай, куда ушла? — качай головой, говорил он. — Вон, вон куда след! Туда пошла! — закричал Афанасий и, взяв горящую головню, пошел по следам.

Есаул, захватив шубу Василия, устремился за ним. Следы вели в сторону от лагеря. В нескольких местах видно было, что Василий падал, но потом вставал и шел дальше. Вот здесь он уже полз. Они прошли шагов триста от лагеря.

— Вот она! Вот она! Васька, вставай, шайтан! — закричал тунгус, наклоняясь над темной фигурой, лежащей на снегу.

Василий лежал ничком, в одной оленьей рубахе и без шапки. Спина и волосы его заиндевели.

— Мертвый, — сказал тунгус, дотронувшись до него. — Зачем ушла? прибавил он, помолчав.

Но Мартынов знал, "зачем ушла", и скупые слезы, медленно скатываясь, замерзали на его щеках.

Темнота и равнодушное безмолвие царили вокруг. Головешка трещала, неровным светом озаряя вспыхивающий блестками снег и неподвижную фигуру Василия.