Рассказы арабских писателей

Я вышел из машины, за мной последовали чиновники и два бедуина, едва умещавшиеся между нами. Читатель, очевидно, догадался, что мы ехали в такси, где каким-то чудом устроились впятером на заднем сиденье. Рядом с шофером сидели две женщины, а сзади к кузову прицепился «заяц». Известно, что такой «заяц» — явление неизбежное. Он едет, так сказать, на законном основании, если в машине имеется какое-нибудь официальное лицо, например наш чиновник.

В этом случае сверхкомплектный пассажир необходим шоферу, так как, хотя и едет на «заячьих» правах, но приобретает билет, оплачивая тем самым проезд официального «зайца». Обычно так путешествуют бедуины и феллахи. Они согласны полностью платить за проезд и ехать хоть на крыше, потому что на машине можно за несколько часов проехать такое же расстояние, какое осел пройдет за месяц, — все остальное им безразлично.

Шофер увидел бедуинов, остановившихся около машины, и крикнул одному из них:

— Иди скорее сюда! Ты, сын пса, иди и помоги мне!

Он обрушил поток бранных слов на бедуинов, чтобы отвести душу и взять реванш за оскорбления, полученные от чиновника.

Солнце стояло в зените, и вокруг ни пятнышка тени, где можно было бы укрыться от зноя. Почувствовав обжигающие лучи солнца, доктор в страхе закричал шоферу:

— Сколько времени тебе понадобится, чтобы починить машину? Сколько мы должны торчать на солнцепеке?

Шофер мрачно ответил:

— Около получаса. Нужно сменить баллон.

Чиновник и доктор разразились проклятиями, большую часть которых шофер тут же переадресовал трем крестьянам.

Пока шла эта перебранка, я любовался пейзажем. Казалось, что мы стоим на островке правильной круглой формы. В центре его, не более чем в ста шагах от нас, находился небольшой навес. Я повернулся к своим спутникам и сказал:

— Этот сарай защитит нас от зноя. Идемте туда.

Брюхо доктора заколыхалось, он вытер свое мокрое от пота лицо и сказал:

— Превосходная мысль! Идемте.

До строения оставалось несколько десятков шагов, когда на нас вдруг набросилась огромная собака, которую мы раньше не заметили, так как шерсть ее была одного цвета с землей. Затем из хижины вышел высокий старик. Цвет его лица и одежды сливался с цветом земли, как и шерсть собаки. Он, видимо, сначала не собирался удерживать собаку, но затем вдруг как-то вмиг преобразился, морщины на его лице разгладились, он улыбнулся и поспешил унять пса. Я оглянулся и понял причину этой перемены.

Мы двигались гуськом по узкой тропинке. Старик увидел чиновника не сразу. Сначала его закрывал собой доктор, потом я. Когда же чиновник отпрянул назад, услышав тревожный лай собаки, старик заметил его — и чудо свершилось. Мы вошли под навес, или вернее в дом с тремя стенками и пологой крышей из досок и глины. Все в этом убогом строении было сделано из земли.

Я обнаружил, что не одни мы искали здесь защиты от зноя. В хижине находились жена старика и осел. Целая стая мух кружилась вокруг нечистот и облепила какой-то предмет, лежавший на полу. Если бы жена старика не пошевелилась, ее нельзя было бы отличить от пола лачуги, точно так же как нельзя было бы отличить от земли осла, если бы не его седло.

Как только мы вошли в хижину, я услышал плач ребенка, но не мог понять, откуда он раздавался. Внезапно рой мух поднялся в воздух, и я заметил молодую бедуинку, державшую на руках сверток лохмотьев землянистого цвета. Этот сверток оказался ребенком, которого она кормила грудью.

Отдавая дань долгу гостеприимства, старик пригласил нас присесть на кусок войлока, цвет которого, как и цвет всего находящегося в этой лачуге, сливался с цветом земли. Я не мог понять, каким образом земля окрасила здесь все в серый цвет. Она как будто утверждала свое право владения всем в этом доме. Все здесь казалось неотделимой ее частью.

Чиновник, не обращая ни на что внимания, сел на землю, а доктор, заметив полчище мух, выбежал из хижины. Мне не хотелось сидеть на земле, и я уселся на седло осла, которое казалось более чистым, чем все остальное в этом жилище. Осел повернул голову, посмотрел на меня своими большими глазами, вытянул шею и потерся головой о мое колено. Мне показалось, что он улыбается.

Старик заметил наше отвращение и начал извиняться.

— Мы живем в грязи, о господа. Простите нас. Если бы вы пришли к нам в дни благополучия, мы постелили бы вам чистые постели и закололи бы двух баранов.

Я удивился тому, что этот человек знал когда-то дни благополучия, и спросил его:

— А когда это было?

Он несколько раз покачал головой, глубоко вздохнул и сказал: