Рассказы. Часть 2

— Нет ли валерьянки?

— Что? А, понимаю. Скафандр жмёт?

— Конечно.

— Живи так. Дым спустим попозже. Я собираюсь немного попарить в этой гуще, но когда я включу ракету, это будет страшно. Без пощады.

— Нам удастся выбраться?

— По-моему, да. Мы близки к тому.

Сначала ледяным холодом влилось в душу облегчение. Потом гнев.

— Больше нигде нет необъяснимого онемения? — спросил я.

— Нет. А что?

— Если появится, ты проверишь и скажешь мне, идёт?

— У тебя что-то есть на уме?

— Забудь. — Я больше не сердился.

— Чёрт меня возьми, если забуду. Ты же отлично знаешь, что это были механические неполадки, болван. Ты же сам их починил!

— Нет. Я тебя убедил, что я должен их починить. Надо было, чтоб ты поверил — турбины должны опять заработать. Я тебя вылечил, сотворив чудо, Эрик. Просто я надеюсь, что мне не придётся выдумывать для тебя всё новые плацебо на обратном пути.

— Ты так считал и всё-таки вышел на крыло на высоте шестнадцати миль?

— В механизмах Эрика что-то хрюкнуло. — У тебя желудок вместо мозгов, Коротышка.

Я не ответил.

— Ставлю пять тысяч, что неисправность была механическая. Пусть решают механики после нашего приземления.

— Идёт.

— Включаю ракету. Два, один…

Ракета включилась, вдавив меня в металлический скафандр. Дымные языки пламени лизали кресло возле моих ушей, выписывая копотью чёрные узоры на зелёном металлическом потолке, но застилающая мне взгляд розоватая дымка не имела отношения к огню.

Человек в толстых очках развернул схему венерианского корабля и потыкал коротким пальцем в хвостовую часть крыла.

— Вот примерно здесь, — сказал он. — Наружное давление сжало канал провода как раз в такой степени, что провод больше не мог сгибаться. Он вынужден был вести себя так, как если бы был жёстким, понимаете? А потом, когда металл расширился от тепла, вот эти контакты сместились и разошлись.

— Я полагаю, конструкция обоих крыльев одинакова?

Он посмотрел на меня с удивлением.

— Ну разумеется.

Я оставил в груде Эриковой почты чек на 5000 долларов и улетел на самолёте в Бразилию. Как он меня отыскал, мне никогда не узнать, но этим утром пришла телеграмма:

ПОЧЕМУЧКА ВЕРНИСЬ Я ВСЁ ПРОСТИЛ МОЗГ ДОНОВАНА

Пожалуй, я так и сделаю.

Дождусь

На Плутоне ночь. Линия горизонта, резкая и отчётливая, пересекает поле моего зрения. Ниже этой изломанной линии — серовато-белая пелена снега в тусклом свете звёзд. Выше — космический мрак и космическая яркость звёзд. Из-за неровной цепи зубчатых гор звёзды выплывают и поодиночке, и скоплениями, и целыми россыпями холодных белых точек. Медленно, но заметно движутся они — настолько заметно, что неподвижный взгляд может уловить их движение.

Что-то здесь не так. Период обращения Плутона велик: 6,39 дня. Течение времени, видимо, замедлилось для меня.

Оно должно было остановиться совсем.

Неужели я ошибся?

Планета мала, и горизонт поэтому близок. Он кажется ещё ближе, потому что расстояния здесь не скрадываются дымкой атмосферы. Два острых пика вонзаются в звёздную россыпь, словно клыки хищного зверя. В расщелине между ними сверкает неожиданно яркая точка.

Я узнаю в ней Солнце — хотя оно и без диска, как любая другая тусклая звезда. Солнце сверкает, словно ледяная искорка между замёрзшими вершинами; оно выползает из-за скал и слепит мне глаза…

…Солнце исчезло, рисунок звёзд изменился. Видимо, я на время потерял сознание.

Нет, тут что-то не так.

Неужели я ошибся? Ошибка не убьёт меня. Но она может свести меня с ума…

Я не чувствую, что сошёл с ума. Я не чувствую ничего — ни боли, ни утраты, ни раскаяния, ни страха. Даже сожаления. Одна мысль: вот так история!

Серовато-белое на серовато-белом: посадочная ступень, приземистая, широкая, коническая, стоит, наполовину погрузившись в ледяную равнину ниже уровня моих глаз. Я стою, смотрю на восток и жду.

Пусть это послужит вам уроком: вот к чему приводит нежелание умереть.

Плутон не был самой далёкой планетой — он перестал ею быть в 1979 году, десять лет назад. Сейчас Плутон в перигелии — настолько близко к Солнцу (и к Земле), насколько это вообще возможно. Не использовать такую возможность было бы нелепо.

И вот мы полетели — Джером, Сэмми и я — в надувном пластиковом баллоне, с двигателем на ионной тяге. В этом баллоне мы провели полтора года. После такого долгого совместного пребывания без всякой возможности остаться наедине с самими собой мы должны были бы возненавидеть друг друга. Но этого не случилось. Психометристы хорошо подбирают людей.

Только бы уединиться хоть на несколько минут. Только бы иметь хоть какое-то не предусмотренное программой дело. Новый мир мог таить бесчисленное множество неожиданностей. И наша посадочная ступень, эта металлическая рухлядь, тоже могла их таить. Наверное, никто из нас до конца не полагался на нашу «Нерву».