Рассказы. Часть 4

— Волевая женщина, — сказал Рон, протягивая белое полотенце, как ей показалось, размером в акр,[26] — я люблю вас. А теперь мы будем танцевать гавот. Вам это очень понравится. Будет играть струнный квартет, а мы будем одеты в костюмы того времени. Вы будете великолепны в высоком белом парике и платье с глубоким декольте…

— Нет. Я ухожу домой. — Она почувствовала, что дрожит всем телом, и плотнее закуталась в полотенце.

— Ну конечно, ведь танцы слишком привычное занятие для вас. Вместо этого мы…

— Нет… Моя одежда… Я ухожу! Вы не сможете остановить меня.

Он ответил изящным, как всегда, поклоном и указал на дверь, открывшуюся в стене.

— Прошу, одевайтесь. Я же сказал, что насилие для вас не подходит. Насилие — это не ваше оправдание.

— Для меня н-не м-может быть ни-никакого оп-правдания, — выговорила она. Ее зубы стучали, и она против воли задумалась, почему ее трясет, хотя в помещении достаточно тепло.

Горничная уже дожидалась ее. Она помогла девушке снять купальник и вытерла ее, а тем временем удивительный механизм за считанные секунды привел в порядок ее волосы. По правде говоря, Беатрис даже не заметила всего этого, или же заметила, но не осознала: ее мысли путались и метались, словно летящий на светлое окно рой ночных мотыльков. И лишь когда горничная предложила ей на выбор множество одеяний, ей удалось привести свои мысли в какое-то подобие порядка. Она перебирала платья и костюмы — все ее размера — пропуская великолепные, вызывавшие у нее благоговейный страх, туалеты, пока не нашла в глубине простой черный костюм. Он был на вид очень прост, хотя от этой простоты захватывало дух, и облегал ее тело, подчеркивая плавные выпуклости фигуры, но с этим она уже ничего не могла поделать. Сама не замечая, что ее лицо заново покрыто благороднейшей косметикой, ногти великолепно наманикюрены, не отдавая себе отчета, сколько прошло времени, она, словно родившись заново, оказалась перед хозяином в облицованной дубовыми панелями комнате совершенно целомудренного вида.

— По последнему бокалу, — сказал он, кивнув на ту же самую бутылку коньяка «Наполеон», стоявшую на столе.

— Я ухожу! — громко крикнула она, так как чувствовала, что ей почему-то очень хочется остаться. Проскочив бегом мимо него, она распахнула дверь в противоположной стене и громко захлопнула ее за собой. За дверью оказалась уходившая вверх и вниз лестница, и она пустилась бежать по ней, ниже, ниже, пока не запыхалась и не выбилась из сил. Постояв несколько минут, прислонившись к стене, она выпрямилась, поправила волосы, открыла дверь — и оказалась в той же самой комнате, которую Покинула многими этажами выше.

— По последнему бокалу, — сказал Рон Лоуэлл-Стейн, поднимая бутылку. Не говоря на сей раз ни слова, она вновь захлопнула за собой дверь и бежала вверх, пока ее силы не иссякли, а лестница не уперлась в пыльную пожарную дверь, которая должна была вести на крышу. С усилием открыв ее, она вбежала… в ту же самую комнату, которая осталась далеко внизу.

— По последнему бокалу, — повторил Рон, бережно цедя золотые капли в бокалы, а затем, обратив внимание на то, как взгляд девушки мечется по комнате от двери к двери, добавил:

— Все двери, все вестибюли, все лестницы в этом доме приводят сюда. Вы должны выпить этот коньяк. Присядьте. Отдохните. Выпейте. Тост: за любовь, моя любовь!

Ощущая себя обессиленной, она взяла бокал, обхватила его ладонями, согревая теплом своего тела, и выпила. Это был божественный напиток, а Рон склонился к ней почти вплотную, и его губы шептали ей прямо в ухо:

— В этом коньяке содержится наркотик, который сломит твою волю и не позволит тебе сказать «нет». Сопротивление бесполезно, ты моя.

— Нет, нет… — чуть слышно пробормотали ее губы, тогда как руки сказали «да», обняли его и подтянули вплотную. — Нет, нет, никогда, никогда… — И в этот момент погас свет.

* * *

— Наркотики, наркотики, подавляющие волю, — сказала она позже, в теплой темноте. Их пальцы были сплетены, спиной она ощущала прохладные простыни, а в ее голосе угадывалось самодовольство. — Ничего, кроме наркотиков, не могло сломить моей стойкости.

— Неужели ты на самом деле веришь, — ответил мужской голос, в котором слышалось искреннее изумление, — что я мог добавить хоть что-нибудь в этот коньяк? Конечно, нет, моя любимая. Мы лишь нашли подходящее тебе оправдание, только и всего.

Перевод: Я. Забелина

Ни войны, ни звуков боя

— Боец Дом Приего, я убью тебя! — на всю казарму рявкнул сержант Тот.

Дом, лежавший с книгой на койке, поднял испуганный взгляд как раз в то мгновение, когда поднятая рука сержанта резко опустилась, метнув боевой нож. Натренированные рефлексы сработали, Дом успел поднять книгу, и нож вонзился в нее, пробив насквозь, так, что острие замерло в каких-то нескольких дюймах от лица Дома.

— Тупая венгерская обезьяна! — заорал он. — Знаешь, во что мне обошлась эта книга? Ты хоть соображаешь, сколько ей лет?