Рассказы, эссе, философские этюды

   Диссиденты, к которым я примкнул были достаточно своеобразной разновидностью этой породы для того времени в Союзе. Это был клуб, типа тех чехословацких, которые позже сделали пражскую весну, подавленную советскими танками. Идея была использовать легальные формы деятельности для развития демократии, отправляясь от конституции, которая разрешала формально практически все те свободы, что были на Западе. Полем деятельности были культура и история, а поскольку клуб был киевский, то это были прежде всего украинская культура и история. Клуб состоял наполовину из украинцев, наполовину из евреев. Антисемитизма не было, но в готовности моих соплеменников, воспитанных на русской культуре, переключиться на украинскую, не вспоминая про свою, я чувствовал ущербность, отсутствие своих корней. Я осознал то, что давно чувствовал, и что давно сформулировали сионисты: живя в рассеянии, утратив свою религию, язык и культуру, асиммилировавшись среди других народов, но нигде не будучи приняты вполне за своих, мы утратили свое достоинство. Я ничего не имел против стремления украинцев развивать свою культуру, я готов был помочь им в этом, но почему мы евреи, должны были это делать, забывая о своем? Я стал создавать кружки идиша, найдя учителей, и сам учился в них, кружки еврейской истории, где сам же читал лекции, предварительно самостоятельно изучив ее, собирал старые пластинки с еврейской музыкой, организовал небольшой еврейский ансамбль с певицей и даже провел вечер еврейской поэзии в киевском доме писателей, уговорив для этого еще живших еврейских поэтов (Риву Балясную, Могилевича и других) и руководство союза писателей (не знаю, что было трудней). Именно на этом вечере, увидев как наши поэты, у которых у каждого были достаточно хорошие лирические и национально-патриотические стихи, убоялись их читать, а читали лишь сплошное "спасибо партии" на идише, я понял, что здесь еврейскую культуру и язык оживить нельзя, это можно сделать только в Израиле.

   В это время в Киеве уже действовала первая группа сиоинстов нового времени из 8 человек, руководителем которой был мой товарищ Амик (Эмануил) Диамант. Он раньше меня прошел этап попыток возрождения еврейской культуры в Союзе и пришел к сионизму. Теперь пришел мой черед. Я тоже подал на выезд в Израиль, но первым препятствием на моем пути стала не советская власть, а две мои бывшие жены, которые потребовали от меня выплатить алименты наперед. -- А вдруг тебя там убьют -- сказала одна из них на мое заявление, что ты ж меня знаешь, за мной не пропадет, я буду высылать оттуда. Не сумев одолжить деньги ни у родственников, ни у богатых евреев, которым, кстати, мы, сионисты, добывали вызовы из Израиля и обучали их теперь уже ивриту, я, вспомнив свой опыт работы строителем в составе комсомольского строительного отряда (хоть лично комсомольцем никогда не был) на стройке коммунизма в Нефтеюганске, решил поехать в Одессу, полагая, что в вольном городе Одессе я найду халтуры, и не ошибся. Вот так я и превратился из старшего научного сотрудника НИИ третьей категории в бродягу-шабашника. В сотрудники НИИ я сумел все-таки прорваться после 4-х лет работы инженером. Но прорыв оказался запоздалым: любовь к науке уже перегорела во мне и новая страсть двигала мною. Я хотел послужить своему многострадальному народу и на этот алтарь готов был принести в жертву и науку (я отказался от предложения, полученного в сионистский период деятельности, возглавить кафедру в Вашингтонском университете -- хотел ехать только в Израиль), и расставание с детьми и расставание с жизнью, если потребуется (от чего был не так уж далек в последний период перед выездом). Любовь тоже не могла меня остановить.

   Обо всем этом мы давно уже переговорили с Аленой. Так же как я не мог отказаться от служения идее, Алена, истинная дочь Одессы, не могла оторваться от нее и от музыки -- здесь для нее уже открывалось музыкальное будущее, а что было бы в Израиле, было совершенно неизвестно. Я был готов ко всему, но не мог требовать этого от нее.