Рассказы ездового пса

– Подождите пока, не ходите вы за теми книжками… – я лихорадочно думаю, что же предпринять. Жара донимает, я захожу в АДП, там кондиционер.

– Ну что, командир, готовимся? – молодая разбитная женщина, диспетчер, что должна нас выпустить в полет, приветливо улыбается.

После куриной гузки нормальная улыбка располагает к откровенности, и я со всей пролетарской ненавистью расписываю ей инцидент в санчасти.

– Да господи! Командир, не переживай, я тебе и без санчасти подпишу. А эта… – в адрес куриной задницы отпускается непечатный комплимент, – она тут одна такая… Нет, ну надо же, над девчатами вые…! Давай, готовься, я подпишу, и лети себе с Богом.

Я догоняю девчат, уже было понуро поплевшихся на перрон за злосчастными книжками, успокаиваю их, и они скрываются за углом штурманской. Задание на полет у меня в руках, штамп медконтроля экипажа в нем стоит, записано четыре человека, а девчатам тетя-доктор обещала поставить отдельный штамп – только по предъявлении книжек. Я подписываю задание в АДП, прощаюсь с веселой матерщинницей-диспетчершей, благодарю ее за человечность и ухожу в зной ташкентского перрона.

Нервное напряжение, что вот – «а вдруг дадут команду задержать рейс», проходит только в наборе высоты. Уфф.

Конечно, не положено. Конечно, документ регламентирует. Но будь же ты человеком, врач!

Так тогда и в аэропорту Карши… Командир Ту-154 ходил-ходил по АДП и все сомневался: лететь? не лететь? Чуть не сутки на ногах, жарища, все задержки, суета, новый аэропорт, деться некуда, экипаж измордован до последней степени… лететь? не лететь? отказаться?

И врач на предполетном знал, что экипаж на пределе сил, видел состояние людей, профессионализму которых доверились полторы сотни пассажиров, отдавал себе отчет, что от него, врача, зависит, допустить риск полета смертельно уставшего экипажа или взять на себя – и не допустить!

Он – допустил. И была катастрофа. Самолет свалился в штопор с высоты 11600. Потом долго мурыжили эту катастрофу, приписывали и сильную болтанку, и высокую температуру на высоте… А я и сейчас утверждаю: уснул экипаж! Уснул в наборе высоты, оставив включенным автопилот. И автопилот вывел самолет на границу сваливания, а когда сработала сигнализация выхода на критические углы атаки, экипаж спросонок долго не мог понять, в чем дело, а скорость падала, падала – и машина свалилась. И они не справились с простыми, в общем-то, действиями по выводу из сваливания. Авиагоризонты подвели экипаж: авиагоризонты, сляпанные по иноземному, ненормальному для нашего менталитета образцу. Они хороши в нормальном полете, а как завалится крен больше нормы – они только вводят в заблуждение летчика, и он делает все наоборот. Чтобы разобраться в показаниях этого прибора, нужно время, секунды, нужно внимание, нужна реакция… спросонок-то.

Выдающийся авиационный врач-психолог, генерал, академик Пономаренко, великий борец ЗА ЛЕТЧИКА, полжизни потратил, добиваясь установки на наших самолетах авиагоризонта с нормальной, понятной летчикам индикацией, и таки добился. Обосновал. Пробил. Через сопротивление. Через пресмыкание перед Западом. Правда, только на некоторых, на истребителях – но сколько же погибло летчиков, хороших летчиков, из-за этих ненашенских авиагоризонтов. Летчиков, которым в критической ситуации не хватило нескольких секунд для того, чтобы понять показания главного прибора на самолете.

Так то ж истребители. Они же идут на вылет, подготовившись, выспавшись, свежие, отдохнувшие. А тут… сто семьдесят человек – и замордованный экипаж, и этот экипаж допущен в полет врачом, который знал…

Говорят, судили потом этого врача.

Дочка моя, врач-терапевт широкого профиля, хлебнувшая медицинской мудрости и опыта, умеющая вытащить – и вытащившая – не одного больного с того света, рассказывает мне о своей любимой работе:

– Привезли тут вчера больную, с температурой, она на ногах не держится, а медсестры еле шевелятся, возятся, даже не усадили… Папа, ей же плохо! Ну, я их построила – забегали! Но что за люди: ведь – сестры милосердия! Больной же плохо!

Дочку мою хвалят за спиной. Она понимает, что такое Врач. Она – милосердна. За больного она бьется до последнего. Умирающую старушку вот сумела «раздышать» рот в рот – и бабка ожила!

– Ну, а как же иначе, папа!

Что ж… Мы все как можем исполняем свой долг.