Рассказы и эссе

Когда идешь по Третьей авеню вниз по Манхэттену, где-то, приблизительно с Четырнадцатой улицы, общая картина начинает постепенно портиться. Сперва на стройные здания крупных корпораций начинают напирать подозрительные домишки, покрытые, как лишаем, пятнами осыпающейся штукатурки. Затем между соборами, банками и салонами моды уже совсем нахально вылезают погребальные конторы и лавки со старьем. А дальше уже начинается лабиринт из ларьков с жареной рыбой, от запаха которых не продохнуть, дешевых кинотеатров и магазинов со сладостями, где легче купить кокаин, чем леденцы. С приземистыми мечетями соседствуют едва замаскированные публичные дома. В раскрытых окнах салончиков с линялыми занавесками тощие гадалки пытаются с помощью карт перехитрить звезды, а перед входом в ночлежку можно купить картину, револьвер или сигареты поштучно.

Все это выглядит так, будто кто-то провел по Манхэттену губкой, собрал все постыдное и уродливое и отжал собранное над этим городским прямоугольничком, носящим название Ист-Виллидж.

Тротуары здесь запружены толпой, но ее движение не имеет ничего общего с деловитостью Верхнего Манхэттена или ожесточенной суетой на Уолл-стрит. На кривых, будто спроектированных пьяным архитектором улочках царит угнетающая атмосфера, как после несданного экзамена. Старики украинцы покорно сидят на деревянных скамейках, сверяя время по уличным часам, которые все показывают по-разному. Бледные девицы зазывно выпячивают подкрашенные груди перед апатичными торговцами крэком. А возле ксероксов безропотно выстраивается очередь обдрипанных писателей. У многих из них потеют руки, что типично для туберкулезников, стукачей, артистов-неудачников и новоиспеченных эмигрантов. Время от времени разражается скандал. Прохожие, как бы беря реванш за свою прежнюю сонливость, набрасываются друг на друга. Но в их ожесточенности есть какая-то искусственность. И уже спустя мгновение все возвращается в норму. Разносчики пиццы продолжают свой путь, а трансвеститы любезно обмениваются шприцами.

Сквозь эту толпу, движущуюся, подобно рыбам, неспешно и без конкретной цели, проталкивались двое мужчин. Младший из них, не старше двадцати лет, нес в жилистых руках ведра с разведенной белой краской. Старший прижимал к груди банки с клеем, гипс и малярные валики на палках. Несмотря на жару, на головах у них были плотные шапочки, а из карманов засаленных брюк торчали тома произведений Диккенса в твердом переплете.

Оба они были родом из паршивого городишки в Жешовском воеводстве, долгие годы отказывали себе во всем, чтобы накопить на дорогу сюда, и вот теперь их пьянил и воодушевлял блеск чужого успеха. С уважением поглядывали они на темнокожих проституток, нежащихся на солнце, и старых евреек в париках, потягивающих через соломинку французскую минеральную воду.