В основу рассказа легли впечатления от велосипедной поездки в первой половине августа 1963 г. по маршруту Рязань – Михайлов – Ясная Поляна – Епифань – Куликово поле – река Ранова – Рязань. Рассказ написан в Рязани в ноябре 1965 г. В сплотке, с рассказами «Правая кисть», «Как жаль» и «Живое существо», был предложен «Огоньку», «Литературной России» и «Москве». После того как в «Огоньке» отвели «Правую кисть» и «Как жаль», в «Литературной России» согласились только на «Захара-Калиту», а в «Москве» замолчали на несколько дней, рассказ был передан в «Новый мир». Владимир Лакшин загорелся отдать его в «Известия», а Александр Дементьев – в «Правду». В «Правде» отказали, едва прочитав. В «Известиях» даже был набор, но и только. Напечатан в «Новом мире» (1966. № 1. С. 69–76). Тираж 150 000 экз.
Среди благодарных откликов на публикацию было письмо от дирекции и военно-исторической секции Дома учёных АН СССР (Ленинград):
«Написанный с болью в сердце, этот рассказ содействует мобилизации широкого общественного мнения для неотложных мер по восстановлению памятников славы на Куликовом поле.
Мы обратились к министру культуры Фурцевой с предложением объявить Куликово поле государственным заповедником союзного значения и выполнить работы по восстановлению памятников, связанных с Куликовской битвой».[121]
«Нечего и говорить, – ответил А. С., – что я всей душой поддерживаю Ваши предложения, продуманные и широкие, достойные самого замечательного места в военной истории России».[122]
Государственный военно-исторический и природный заповедник «Куликово поле» создан только в октябре 1996 г.
В апреле 1966 г. в письме к автору И. Сибгатулин из Казани обвинил его в том, что рассказ «Захар-Калита», как и «Один день Ивана Денисовича», «красной нитью пронизывает идея неприязни вообще к татарам». А. С. обстоятельно возразил: «Из того, что в „Иване Денисовиче“ одним из отрицательных типов надзирателей выведен татарин, Вы не имеете никакого основания заключать, что автор будто неприязнен к татарам. Стоял у меня перед глазами один конкретный татарин-надзиратель, с которым у меня было несколько столкновений, и я вывел его в повести, но это ровным счётом ничуть не свидетельствует о моей „неприязни“ к татарам. Автор просто не может писать иначе, чем видели его глаза.
Теперь о „Захаре-Калите“. Здесь речь идёт о множестве, о сотне тысяч татар сразу, терзавших Русь двести пятьдесят лет подряд. Даже современный автор, окунаясь в ту историю и пытаясь воссоздать ту тональность, не может не отразить в своём языке и в своих образах эмоционального накала той битвы и понимания, которое было у русских людей тогда.
Ведь всеми признано сейчас, что весь немецкий народ несёт моральную ответственность за то, что допустил у себя гитлеризм. И по-моему, полезно всякому народу, вспоминая мрачные периоды своей истории, не гордиться ими. Когда русские войска давили польское восстание 1863 года, Герцен писал: „Стыдно быть русским!“ Сочувствие писателя всегда должно быть на стороне угнетённых и притесняемых, и Толстой сочувствовал горцам Кавказа, а не писал, что покорение Кавказа „прогрессивно“.
Как мне заверить Вас, что я чужд всякой национальной ограниченности и всегда на стороне тех, кому плохо? что я искренне сочувствую тому невесёлому положению, в которое татары попали после XVI столетия? что я от души желаю всякому народу нестеснённого развития?»[123]