Рассказы и повести

Ты пьешь, это превращается в болезнь. Талант - это тоже болезнь своего рода. Патология одаренности. Кино съедает тебя всего целиком. Ты совершенно не умеешь жить. Ты умеешь только работать. У тебя хрупкая психика, нет уверенности в завтрашнем дне. Режиссер - человек зависимый: вдруг кончится талант? Вдруг придут власти, которые запретят? Вдруг придет болезнь, как к Параджанову, и съест мозг?

И только я - отдых от проблем. Со мной только счастье и прекрасная химия. Пусть так и останется. Пусть все будет, как было.

- Хорошо, - торопливо соглашаюсь я. - Ты потерпи...

Я думаю только о нем. Ты потерпи мое отсутствие, а потом я опять сяду в шляпке на пенек, как Джульетта Друэ.

Пришел Валька Шварц и принес мне мандариновую ветку с мандаринами.

- Поставь в банку, как цветы. Это не завянет, - сказал Валька.

Я никогда не видела раньше мандариновую ветку. Желтые шарики висели, как елочные украшения. Листья пахли цитрусом. Откуда в Вальке эта тонкость?

- Хочешь, я скажу тебе, что будет дальше? - спросил Валька.

- В стране? - уточнила я, потому что в стране продолжались бешеные перемены, и народ все еще жил перед телевизором.

- Нет, не в стране, - ответил Валька.

- В сценарии?

Я знала, что Валька сейчас на тридцатой странице, в том месте, где Виктор Гюго теряет сына. Сын тонет, Виктор узнает это из газет.

- Нет, не в сценарии, - сказал Валька. - В твоей жизни. Что будет дальше с тобой.

- Интересно... - Я напряглась, поскольку Валька любил говорить о тебе гадости.

- Ты сделаешь аборт. Больше никогда не родишь. Ты начнешь его упрекать. Вы станете ругаться, и он тебя бросит. И ты превратишься в подранка.

- В кого?

- В раненого зверька, но не убитого до конца. Из тебя будет торчать нож.

- А он?

- А он найдет себе другую и будет эксплуатировать ее терпение и молодость. Сейчас он эксплуатирует терпение жены, твое тело. И ждет, когда это кому-нибудь надоест.

- Что ты предлагаешь? - спросила я.

- Я предлагаю тебе сохранить ребенка. А там будет видно.

Я представила себе, как пополню команду в нашей семье: мама - молодая, красивая, без мужа, с двумя взрослыми дочерьми. Сестра - с дочерью и без мужа. Теперь я - кинозвезда с ребенком и без мужа. А там будет видно. Или не видно.

- Найдешь себе настоящего мужчину, - сказал Валька.

- Что такое настоящий мужчина, по-твоему?

- Деньги и мясо, - объяснил Валька. - Мужчина должен зарабатывать деньги, сам выбирать на базаре мясо и отвечать за свою женщину. А твой - не мужчина. Сын полка, всеобщая сиротка. Ни за что не отвечает и только разрешает себя любить.

- Он талант, - возразила я. - Это важнее мяса на базаре.

- Талант не освобождает человека от простой порядочности.

Я молчала. Мне жаль было убивать нашего ребенка. Я его уже любила.

По моим ногам дул ветер. Я замерзла.

Валька снял куртку и положил ее на лестничную площадку, на которой мы стояли.

- Встань, - сказал Валька. - Пол холодный.

Я не вставала. Мне не хотелось топтать его одежду.

- Выходи за меня, - предложил вдруг Валька. - Никто и не узнает, чей это ребенок.

- Я тебя все равно брошу.

- Потом все равно вернешься.

- Почему? - удивилась я.

- Потому что он будет всегда женат. А я буду всегда тебе нужен. Между нами будут действовать две силы: центробежная и центростремительная.

Я внимательно посмотрела на Вальку. Он хорошо и даже как-то весело встретил мой взгляд. Любое месиво жизни Валька украшал острым умом остроумием. Может быть, именно поэтому Валька брал готовые литературные конструкции н Золушка, жизнь Гюго, - пропускал это через мясорубку своего видения, и получалось нечто третье. Жаль, что я любила не Вальку. Но я любила не Вальку.

- Ты сама бросишь его, когда у тебя раскроются глаза, - сказал Валька. - Он подбирает людей по системе собак. До тех пор, пока они ему служат. А когда перестают служить, он набирает новую команду.

- Пусть, - сказала я.

- Ну и дура, - сказал Валька.

- Конечно, - согласилась я.

Мы засмеялись, чтобы не заплакать.

Ветку с мандаринами я поставила в банку, и когда мои соседки по палате, бедные, выскобленные прекрасные женщины, увидели желтые шарики на ветке, их лица стали мечтательными.

Среда - день абортов. В этот день через руки врачей проходит по двадцать женщин.

Самое мучительное - это когда раскрывают ход в твое нутро, в святая святых. Этот ход природа сомкнула намертво, и раскрывать приходится железом и усилием. Взламывать. Потом берут ложку на длинной ручке, она называется кюретка, и выскабливают хрупкую жизнь. На маленьком подносике образуется кровавая кучка. Ее не выбрасывают. Это биологически активная масса, из нее что-то приготавливают. Кажется, лекарство.

Я лежала в определенной позе и ждала, когда мне дадут наркоз. И в этом временном промежутке ожидания я успела подумать: вот так же, в этой позе, я принимала тебя и любила. А сейчас в этой же самой позе я убиваю результат нашей любви. Вместо теплой, желанной плоти в меня войдут железо и боль.

Когда я отдавалась тебе с разбросанными ногами - это было красиво. А сейчас, когда сие не освящено чувством, - это стыдно, унизительно и противоестественно.

Все то же самое, но со знаком минус.