Рассказы и повести дореволюционных писателей Урала. Том 2

   -- Дайте нам чаю, маме необходимо согреться,-- распорядился Митя, обращаясь к Ироду. На слова отца он не обратил никакого внимания.

   Вскоре подали самовар, сливки, масло и белый хлеб. Митя молча, с видимым аппетитом, принялся за чай. Барыня, не переставая говорить, растерянно хлопотала около самовара. Руки у ней дрожали и голос прерывался от подступавших слез, хотя говорила она все о веселых и безобидных вещах: о городских новостях, о каком-то Петре Степаныче, который у них был с визитом, о театре, о забавных приключениях в дороге. Псалтырин, казалось, впал в состояние отупения и не слушал. Когда руки его машинально протягивались к графину, у жены вырывалось подавленное восклицание, и она как-то вся опускалась, но, быстро овладев собой, опять начинала весело и беззаботно болтать.

   Напившись чаю, Митя заявил, что пора ехать домой.

   -- Дни короткие, дорога плохая,-- сказал он,-- и так к вечеру едва поспеем домой.

   Мать с укоризною взглянула на сына.

   -- Погоди, дружок, нельзя же так вдруг,-- шепотом возразила она.

   -- Нечего тут миндальничать,-- ответил он громко.

   Она испуганно взглянула на мужа и с стремительною быстротой заговорила о чем-то постороннем.

   -- Маточка! -- заговорил Псалтырин, точно пробуждаясь от сна.-- К чему ты тараторишь? Как горох сыплешь... к чему?.. Зачем эта ложь? Что я, ребенок, что ли?.. Ты за мной приехала, так и говори: поедем, довольно безобразничать, а то "сюрприз"... Ох, боже мой!..

   -- Что же, поедем, голубчик!

   -- А вот не поеду!.. Ни за что!..

   -- Как не поедешь, Саша?

   -- Не поеду!

   -- Положим, ты поедешь, отец,-- вмешался Митя, бледный, с блестящими от гнева глазами.

   -- Что-о?!

   -- Я тебе говорю, что ты поедешь.

   -- Ты говоришь?.. Что же, ты силой меня повезешь, а?

   -- Если понадобится, то и силой.

   -- Митя, Митя! -- с ужасом заговорила мать.-- Ради бога, ради создателя!..

   Псалтырин поднялся на ноги и, сжав кулаки, весь затрясся от гнева.

   Барыня бросилась к мужу и, обнимая его, говорила:

   -- Ради бога... Саша!.. Милый!.. Успокойся... Митя, уйди!

   Но Митя не уходил и упорно смотрел на отца, гипнотизируя его взглядом.

   -- Уйди, уйди! -- кричала ему мать.

   -- Мама, вспомни, что мы с тобой говорили.

   -- Уйди, уйди!

   Между тем Псалтырин рвался из рук жены, размахивал руками и выкрикивал ругательства.

   -- Негодяй!.. Щенок!.. Как ты смеешь?.. Я тебя ненавижу, ненавижу!..-- кричал он в исступлении.

   Размахнувшись, он нечаянно ударил жену по лицу и, заметив, что она со стоном ухватилась руками за ушибленное место, сразу опомнился. С внезапною нежностью он обнял и ловко посадил ее на диван.

   -- Прости, милая,-- говорил он, целуя ее руки.-- Тебе больно?.. Ну, прости, прости... Ну, я свинья... Господи! Что это?

   -- Ничего, ничего, пустяки,-- отвечала она сквозь слезы, счастливая, что он ее приласкал.

   Мите были невыносимы эти "телячьи нежности", и, насупившись, он отвернулся к окну.

   -- У тебя, маточка, все же доброе сердце, доброе сердце,-- говорил Псалтырин расслабленным голосом, лаская жену.

   -- Поедем, голубчик,-- говорила она.

   -- Поедем, поедем, мне все равно... все равно... Меня только этот возмущает... Митька. У-у, зелье!.. Ты меня извини, я выпью... должен выпить... необходимо...

   -- Не пей, Саша.

   -- Нет, нет... только одну, только одну... уж ты позволь...

   Псалтырин выпил рюмку и хотел налить другую, как вдруг Митя взял графин со стола и переставил на окно, сказав: "Довольно!"

   Барыня страшно побледнела, ожидая, что сейчас разыграется дикая сцена. Однако все обошлось неожиданно благополучно. Псалтырин как-то тупо посмотрел на рюмку, на переставленный графин, попытался что-то сказать, но вместо того махнул рукой.

   -- Ну, хорошо... Ну, довольно,-- пробормотал он, откидываясь на диван.

   Через полчаса Псалтырины сидели в экипаже.

   -- До свиданья, до свиданья,-- кивая головой и приветливо улыбаясь сквозь слезы, говорила барыня Голубеву, который без шапки стоял подле экипажа и кланялся.

   -- До свиданья,-- машинально повторял Псалтырин, также кивая головой и блуждая бессмысленным взглядом.

   -- Трогай! -- скомандовал Митя.

   Лошади дернули. От толчка голова Псалтырина мотнулась, как у новорожденного ребенка. Жена уложила его на подушку. Непролазная грязь, темносинее, хмурое небо, холодный, насквозь пронизанный сыростью ветер, мокрые заборы, мокрые крыши, черные стаи галок на колокольне, хмурые лица встречных мужиков и баб -- все казалось проникнутым безнадежною тоской, скукой, хандрой. Когда проезжали мимо толпы мужиков, собравшихся около волостного правления, Псалтырин вдруг высунулся из экипажа и закричал: "Смотрите, православные, управляющего везут! Смотрите..."

   Он не докончил фразы, потому что сильным ударом в грудь был отброшен назад, вглубь экипажа. Ударившись затылком о твердый остов повозки, он смотрел на сына помутившимся взором, в котором отразился такой чисто животный испуг, что Мите стало совестно и неловко. Барыня переполошилась, заохала, но, взглянув на кучера, опять сделала вид, что ничего особенного не произошло, и поспешила замять происшедшую неприятность разговором.