Рассказы и повести дореволюционных писателей Урала. Том 2

    Широко раскинулась зеленая степь, и яркое солнце брызжет кругом лучами. Высоко в воздухе звенят жаворонки, звенят и, как дети, кувыркаются в синеве. Далеко-далеко, где степь почти кончается, встают, как бледные тени, высокие курганы, которые тянут к себе мягкою и нежною гранью своих вершин. Воздух душист и прозрачен. Сколько кругом света жизни, сколько кругом молодости и какой-то неудержимой отваги, с которой хочется бросить всему свету вызов и загреметь:

    — Я живу! Прочь все с дороги.

    Двадцатилетний Иван Костин широко шагает по дороге, которая, как черно-серая змея, вьется по необозримой степи. Костин торопится на работу. Время стоит сенокосное, время горячее, и Костин отлично понимает это. Но он не боится работы, ибо он молод и силен, как резвая степная лошадь.

    В одном месте он останавливается, набирает в себя воздуху и кричит во всю мочь:

    — Авд-о-о-тья!..

    Кругом тихо. И опять кричит Костин:

    — Авд-о-о-тья!..

    Немного погодя, где-то в стороне, чуть слышно, откликнулся женский голос. Потом вдали вынырнула из травы какая-то фигура. Ближе, ближе… Вот красное платье… Сверкнули бусы на шее… Вот черные брови и зубы, сверкающие из-под румяных губ… Ближе, ближе… Подошла к нему сажен на пять и остановилась, заложив назад руки:

    — Тебе чего надо?

    Он молчит и тяжело дышит.

    — Тебе чего надо, дьявол?

    Спрашивает, — а сама дрожит от смеха…

    — Чего тебе, леший?..

    — Я не леший!

    — Нет, леший!..

    Тогда он сразу срывается с места и летит к ней. Она бросилась от него, и степь, казалось, дрогнула от топота молодых ног. Оба бегут бешено, как враги, но оба наполнены каким-то безумным, неудержимым восторгом. Стой! Держи ее! Наконец, она валится на траву, обессиленная, и чувствует, как никнут к ней горячие губы…

    Осенью, когда степь вся пожелтела, Иван Костин женился на казачке Авдотье. Хорошо жили сначала, но потом его угнали в солдаты.

    Угнали его далеко, на окраину, и когда он вернулся — его ждало большое горе… Авдотья связалась с каким-то мещанином и ушла совсем из села…

    С той поры Иван Костин сделался другим человеком. Он стал пить, забросил хозяйство, все пропил и, наконец, окончательно опустился. Прожил он в деревне лет десять, и когда у него ничего не стало, — он ушел в город и нанялся ночным сторожем. И живет он так уже три года…

    Мороз на улице крепнет. Казалось, по городу идет громадный старик с снежной бородой и ледяным взором. Идет и дышит инеем. Идет — и бросает в воздух холодом… И все трещит…

    Иван Костин тяжело поднимает голову и вслушивается. Где-то в конце улицы звучат человеческие шаги. Должно быть, запоздалый пешеход… Однако надо дать знать о себе. И Костин стучит в колотушку…

    Немного погодя мимо него прошел человек, скрипя по дороге. Человек сильно шатался. Очевидно, он пьян и нужно последить за ним. Человек дошел до конца улицы и вдруг остановился у фонаря. Фонарь не был зажжен, и стекло на нем отливало холодным блеском луны.

    Иван Костин с минуту подумал и направился к человеку, стоявшему у фонаря, постукивая колотушкой. Кто его знает — что за человек? А вдруг еще замерзнет?

    Он подошел близко к фонарю и крикнул:

    — Кто такой? Ступай своей дорогой!

    Человек попрежнему бормотал. Тогда Иван Костин подошел вплотную и всмотрелся в бормотавшего незнакомца. Это оказалась женщина. Она была сильно пьяна, и по ее бессмысленному, пьяному лицу отчего-то градом текли слезы. Текли и тут же замерзали на воротнике обтрепанной шубенки…

    — Ступай, ступай, матушка!.. Здесь нельзя стоять!

    Женщина бессмысленно смотрела на него и бормотала:

    — Избил… избил меня! И пятьдесят копеек взял у меня! Спой, говорит, мне песню «Во долинушке стояла — калину ломала»!.. Спой, говорит… А я пела! Пела! Пела! А он избил… Проклятый… И деньги отнял… А я пела! Пела! Пела! «Во долинушке стояла — калину ломала…»

    Иван Костин взял ее за плечи и повернул.

    — Ступай!

    Лунный свет обливал ее лицо, и месяц, казалось, беззвучно смеялся… И вдруг Иван Костин страшно вздрогнул.

    Сквозь пьяные, бессмысленные черты проступило чье-то другое лицо, и Иван Костин дрожит всем телом… Дрожит — и смотрит…

    — Авдотья!

    Она подняла на него глаза и замерла… И сразу отрезвилась…

    Он еще ниже наклонился к ней и спросил:

    — Ты, что ли?

    — Я… А ты… Иван?

    — Я…

    Оба молчали. Угол одного дома гулко громыхнул от мороза.

    Она вдруг сжалась, закрылась воротником и быстро пошла от фонаря. Он остался на месте и смотрел ей вслед. Смотрел до тех пор, пока ее фигура не пропала в морозной мгле ночи и пока не замерли ее шаги.

    Еще выше поднимается месяц, еще звонче громыхает мороз и еще ярче сверкают беспокойные звезды. Спит город, спят все люди, спят собаки…

    Но деревянная колотушка плачет…

    1902

ПРИМЕЧАНИЯ 

    Печатается по тексту публикации в газете «Уральская жизнь», 1902, № 319, 24 ноября.

Тетушка Василиса

    Жаркий июльский день кончился. Солнце садится далеко за горами, и его последние лучи золотят ровную поверхность заводского пруда. Жар свалил. Дышится легко, кажется, это чувствует все. Чувствуют это люди, чувствуют деревья, с истомленными от зноя листьями, и ласточки, ныряющие в синем и прозрачном воздухе.