Рассказы и повести дореволюционных писателей Урала. Том 2

— Но мне нужно непременно. Что написано? Кто писал?

— Писали господин Кленовский.

— Как?!

— Студент-с, а не господин лесничий, конечно-с.

— Ага!.. Вот мерзавец!.. Я так и знал.

— Уже и они… ау! До свиданья!..

— Когда? Что вы толкуете! Я сейчас его видел.

— Никак нет-с… ау-с!.. изъяты из обращения.

— Туда и дорога!.. А жалоба мне нужна…

— Да вы не беспокойтесь, Петр Саввич: она приобщится к делу и дальше не пойдет, а другой, надеюсь, не напишут… Нет, уж теперь погодят… Если угодно, я копию сниму.

— Пожалуйста.

— С полным удовольствием. Имею честь кланяться. Многая лета!..

Конюхов вернулся к обществу, все такой же деревянный, но проницательная Анна Ивановна заметила, что настроение его изменилось.

— Ну, что? — спросила она шепотом.

— Все хорошо. Накрыли.

— Видишь, я говорила. Слава богу.

Молодежь между тем снова образовала хор. Мало-помалу к ним присоединились и старшие. Ожегов, по-мужицки схватившись за голову, пел с большим чувством. Пел Веретенников, пели инженеры, и песня всех хватала за сердце, будя золотые воспоминания о минувшей студенческой жизни. Даже Конюхов, вытянувшись, как жердь, подтягивал козлиным тенорком:

Волга! Волга! Весной многоводной

Ты не так заливаешь поля,

Как великою скорбью народной

Переполнилась наша земля…

Когда запели "Забытую полосу" и дошли до куплета: "и шагает он в синюю даль", то всем до слез стало жаль неизвестного пахаря, идущего по Владимирке "за широкий, за вольный размах" и вспоминающего свою заброшенную полоску.

Голос Светлицына покрывал весь хор.

— Какой чудный бархатный бас! — заметил генерал. — Не споет ли молодой человек что-нибудь один?

Тотчас же все приступили к Светлицыну с тою же просьбой. Он согласился и, поднявшись на небольшой камень, как на эстраду, шутливо раскланялся с публикой. У ног его, точно алмазная пыль, светилась роса, покрывавшая бугры седого мха, а внизу, в глубине пропасти, сквозь синеватую мглу темнела река и серебрился кустарник, отбрасывая от себя короткие черные тени. "Надо что-нибудь мощное, смелое", — подумал он и запел "Утес".

Е-есть на Волге уте-ес…-

начал он и заробел, чувствуя, что голос его, не имея опоры, бессильно расползается в пространстве. Он прибавил звука, и, когда пробудилось дремавшее в горах эхо и запело вместе с ним, голос его окреп и зазвучал уверенно и могуче.

Ему много и дружно аплодировали и требовали повторения, но он отказался и сошел вниз. Потом еще пели "Проведемте, друзья", "Вперед без страха и сомненья" и другие песни. Генерал находился в самом благодушном настроении.

— Меня в особенности трогает, господа, ваше дружное, согласное общество, — говорил он:- Вы как будто, одна семья, связанная кровными узами. Это так редко и потому так приятно. Я вижу здесь не начальников, не подчиненных, а добрых товарищей одного большого, общего и полезного дела. Это хорошее товарищеское отношение, говорят, распространяется и на младших сотрудников ваших — на рабочих, и я этому охотно верю, потому что вообще допускаю такую возможность… Я верю в дружеский союз тружеников, ибо в единении сила. Я поднимаю свой бокал, господа, за единение, за силу союза и его благие результаты…

— Ура-а! — диким голосом закричал Ожегов и полез к генералу целоваться.

— Урра!.. Урра-а! — дружно подхватили восторженные голоса.

— Ах, ваше превосходительство!.. Как вы хорошо сказали! Как выразили… Мы в самом деле, как одна семья… кровная, задушевная семья! — захлебываясь, говорил Ожегов. — Ей-богу! Мастеровые — наша семья. Живем, слава тебе господи… ладно живем. Наш меньшой брат — товарищ, сотрудник — совершенно верно…

— Могу засвидетельствовать, что для населения делается все возможное, — также очень растроганный, сказал Конюхов:- князь не щадит средств… Придите на помощь, дайте нам железную дорогу, и тогда мы оживем…

— Дорогу вам дадут… без сомнения, — говорил размякший генерал. — Даю вам слово…

— Однако это чересчур! — пробормотал Светлицын, и глаза его задорно сверкнули.

— У нас, действительно, дружная семья, — громко обратился он к генералу. — В доказательство позвольте привести один маленький эпизод. В прошлом году врач Дратвин дал неудобное на суде показание.

— Ну, понес, — перебил его Ожегов, — вот уж не кстати!.. Нашел о чем говорить!

Конюхов с тяжелым изумлением остановил на Светлицыне свои оловянные глаза. На лице Анны Ивановны изобразился испуг. Гости беспокойно зашевелились.

— В качестве эксперта он утверждал, что речка Бардымка, из которой пьет воду население Верхнего завода, систематически отравляется отбросами газовых печей. Вода была, как сусло, но он не захотел признать ее чистой и прозрачной, как кристалл. На него ополчилась дружная семья, и он в двадцать четыре часа был уволен.

— Околесная!.. все извращено!.. — кричал Ожегов. — Ты с ума сошел, что ли?.. Идиот!..

— Это неправда! — произнес побледневший от гнева Конюхов. — Дратвин был уволен, но по другой причине. Я сошлюсь на всех присутствующих.

— Неправда!.. Конечно, неправда!.. — заговорили хором крайне взволнованные гости.