Рассказы и повести

Оказалось, что проверка далеко не продвинулась. Неделю Авдеев действительно проболел. Его попытка связаться с Клоковым и Ажновым осталась пока безрезультатной. Но Владимир Харитонович обещал ускорить проверку…

Домой я возвращался, предупредив по телефону Дашу. Как бы там ни было, решил выдерживать свою линию по-прежнему. Она сухо сказала:

– Хорошо. Но встретить тебя не могу.

– Почему? – скорее для порядка спросил я.

– Тебя и так встретят, наверное.

– Не можешь, так не можешь… Купить ничего не надо?

– Спасибо, ничего.

Надеяться, казалось бы, не на что. И все же я позвонил. Зачем? Получить еще один щелчок?

В поезде у меня было скверное настроение. Правда, Авдеев вел себя вполне корректно. Но все же я почувствовал разницу между нашими прежними отношениями и теперешними. Со всей ясностью ощутил свое положение. Наверное, так чувствуют себя люди, попадающие ко мне в качестве просителей, ответчиков, свидетелей, подозреваемых или преступников.

За долгие годы прокурорской работы пришлось повидать много человеческого горя, несчастий, скандалов и неурядиц. К нам почти не идут с радостями. Одни ищут защиты от несправедливости, вторые хотят причинить неприятность другим, третьи попадают в беду по слабости своего характера или волею случая. Честные борются за свое достоинство, другие вдруг раскрывают перед тобой всю глубину своего падения, кто-то изворачивается вовсю, чтобы схитрить, прикинуться ангелом небесным. Есть такие, которые замыкаются, уходят в себя, стыдясь показать и хорошее, и плохое, что в них есть.

Понимал ли я всю меру ответственности за их судьбы? Вел ли я себя безупречно? Я старался припомнить какой-нибудь случай из своей практики, за который мне было бы неловко или стыдно. Может быть, грубой, непоправимой ошибки и не было. Но безупречным я себя назвать не мог.

Во время беседы с Авдеевым к нему позвонили. Разговор продолжался минут пять. Мне он показался незначительным. Может быть, в другое время я этого и не заметил бы. Но сейчас мои чувства были задеты. Беседа наша была настолько важна для меня, что любая невнимательность, пренебрежение оставляли болезненный след.

Теперь я понимал, как чувствует себя вызванный человек, если во время беседы или допроса я отвлекаюсь или занимаюсь посторонними разговорами… Для любого человека его горе – самое горькое… Ранимость обостряется во сто крат. Всегда ли мы, наделенные властью, думаем о том, что повестка, посланная накануне праздника или выходного дня, может испортить настроение человеку, его родным и близким? Или повестка, посланная на работу? Есть много любителей почесать языки на чужой счет. Вызов в милицию, прокуратуру, суд всегда настораживает…

Может быть, хорошо, что я испытываю на своей шкуре частицу всего этого. В дальнейшей практике пригодится. Если, конечно, останусь на прокурорской работе. Но вот останусь или нет – вопрос неясный. Скорее всего – попросят…

Не знаю, кто сказал, что человек ничему не учится на своих ошибках, потому что он каждый раз совершает новые. Не тот ли случай произошел со мной?

Из вагона я выходил чуть ли не самым последним: купе было в конце. И вдруг попал в нежные, теплые объятия. Меня встречала мать.

– Как я рад тебя видеть! – произнес растроганно. Она шмыгнула носом, вытерла глаза платочком и цепко ухватила меня под руку.

– Дашенька написала. А я и дня не смогла усидеть. Дома, Захарушка, обо всем и потолкуем.

Слава деликатно шел впереди, не мешая нашему разговору.

– Когда ты приехала?

– Нынче утром. Уговаривала ее поехать тебя встречать – ни в какую. Гордая… Постой, не так шибко. Не забудь, восьмой десяток разменяла.

– Ты у меня молодцом…

Для семидесяти одного года она и впрямь держалась отлично. Прямая, сухощавая, она сохранила прежнюю осанку. Ноги у нее побаливали, но мать жаловалась редко.

Из двух своих снох она питала особую нежность и привязанность к первой – Даше. Нужно сказать, Даша в долгу перед свекровью не оставалась. Приглашала переехать к нам. Но старушка считала, что ее младший сын еще нуждается в родительской опеке и наставлениях. Я был для нее образцом благоразумия, твердости и самостоятельности.

Приехала она не потому, что у меня неприятности. По ее понятиям, со мной ничего случиться не может. Мать приехала для того, чтобы примирить нас с Дашей. Это я понял с первых же слов, когда мы остались с ней на кухне.

– Не нравится мне Дашенька, ой как не нравится. Посмотри на нее: извелась вся, исхудала, слова спокойно не скажет, плачет…

– Даша не хочет меня понять.

– Уступи, сынок. Женское сердце чуткое. Мы с твоим отцом сорок лет с гаком прожили. Правда ли, нет ли, уступал всегда он, Петр. Потом уже я своим умом доходила, что виновата. Каялась. И нам обоим было хорошо.

– В чем уступить?– удивился я.

– Ну, скажи, что виноват, с кем не бывает…

– Не виноват я ни в чем.

– Виноват – не виноват, а покайся. Душа у меня разрывается, когда промеж вас вижу такое.

– Мама, вникни в смысл того, что ты говоришь! С моими-то сединами признаться в грехе, которого не совершал? И грех какой – за юбкой погнался… И потом, не могу я врать.

Мать вздохнула.