Из Шифтэ-Абдура трех улемов, знавших про пути в небо, привезли. Чалмы их были из соломенной циновки, а ноги их босы.
Из области Гамедантской, где высится гора Эльвенд, привезли не сандалоцветпую камедь, не камни, которые по ночам освещают любовным огнем ухо харемной рабыни, — привезли трех. Были их бороды сложены впятеро, чтоб не измялись ветрами пустынь в пути.
Белые одежды надели на них, с золотыми зарукавьями. Каждому дали по посоху. На головы им возложили полосатые чалмы, чтобы еще яснее обнажилась мудрость их в глазах народа. Они ехали на белых верблюдах, мюриды в зеленом направляли им путь. И никто не знал, что не мудрость несли они к Халилю, а тяжелое бремя своих седин.
...Урьян, золотых дел мастер в Херате, спросил у того, который стоял рядом: — Кто тот, у которого глаза подобны глазам дикой сайги, и чем знаменит он? Тот, который был кадием в Херате, ответил Урьяну, сто¬явшему рядом: — Это Имадеддин из Багдада. Он семь раз ходил в Каабу разными дорогами. Его зовут Бургали за твердость кожи, не уязвимую даже и копьем. Такая кожа дана ему за святость его. — А этот кто,— одно его ухо равно уху осла, а другое — уху гончей собаки? — Тому имя Фареддин Задэ. Когда Тимур брал Испахан, Фареддин совершил омовение и камень в двенадцать дангов упал на эмира Салтыя, старшего из Тимуровых. Тот же ка¬мень переломил ногу и Тимуру. — А кто тот, которого борода — как хвост павлина? У него нет одного глаза, и он все же сумел выбрать себе самого рос¬лого верблюда и самого красивого мюрида. — Не смейся над ним. То сам Хаджи-Бекташ. Левый глаз ему выклевал священный Хумай! Такие вопросы и ответы слышались на улицах в утро при¬езда стариков. А старики ехали, блестя глазами, как сосуды с драгоценным римским вином, надменные и недвижные, потому что боялись расплескать мудрость, везомую к Халилю.
Сокол, слуга царей, принес в шатер Мусы большой зеленый изумруд. Пророк сказал: — На что мне? Отдай людям.
Сокол уронил изумруд в Херат. С тех пор таит в себе хератское утро прозрачную зеленость пророковой тишины.
...Опять бегут люди видеть. Через площадь трех колодцев, гулямами ангелоликими ведомые, идут старики в мечеть. Их бороды — как облака. Пятилетняя девочка спросила свою мать: облака ли идут в дом пророка?
...Муса, пророк, когда его сердце нальется гневом, скажет соколу, слуге царей: — Иди и принеси мне изумруд, который отдан Херату. Сокол возьмет клювом. Тогда сотрясутся минареты Херата, и навсегда уничтожится утро, — время, когда так хорошо тебе тянуть кальян или жевать индийский орех да слушать, как поет тонкая струна под смычком искусника Урьяна.
Касыда о мудрости четыех первых стариков
Сожигали мускус и алоэ, ждали стариков. Сказал Халиль: — Пусть придут. Хорошо мне, молодому, отпробовать старого вина. Он сидел па парчовой подушке и отпивал понемногу из щербетпого кубка. Стояли по стенам дворца ряды черных тавашей. Спросил Халиль первого, которому имя было Имадеддин Багдадский: — Вот, я люблю луну. Ты, если знаешь об этом, скажи! Сказал старик, гладя толстые свои щеки: — Ты сказал: лупу? Слушай меня, сахыб, который мог бы быть мне внуком, когда б я халифом был. Вот ответ от полноты мудрости моей. Ударять в гладкую кожу черепаховых гитар легче, нежели изучать науку хадисов. Обучить пьяного вер¬блюда пауке хадисов легче, нежели победить в споре Имадеддима из Багдада. Победить в споре десятерых Имадеддинов легче, нежели стать мужем той, которая проходит ночным небом. Я ничего не знаю об этом, так как это невозможно для меня!
Ему на это вскричал Халиль: — Назвать тебя старой корзинкой, набитой гороховой соломой, и кинуть тебя в сорную яму для меня легче, нежели наградить тебя обещанными динарами, так как это невозможно для меня! Обратился Халиль ко второму: —- Я знаю, тебя зовут Ахлат-эль-Кыз. Мир тебе! Слух о тебе приносит каждый, кто приходит из твоих краев. Что ты хочешь сказать мне о моей любви? Ахлат-эль-Кыз был остронос и лукав. Ахлат-эль-Кыз сказал: — Помни, господин,— тот, кто подымается как сокол, часто падает как курица. Подобает ли это соколу — падать курицей? Смеялся Халиль: — Не бойся, старый Ахлат-эль-Кыз! Ты никогда не упадешь курицей, так как только соколу дано летать. К третьему старику направил слова свои Халиль: — Что ты знаешь о том, что сумело бы облегчить мне мою тяжесть? Так отвечал Хаджи-Бекташ, стуча ногою в камень пола: — ...Я? Вот, я скажу. Когда Джелаледдин из Руми извел пером суфия сладкое вино газэл из сердца своего, он произнес так: свершай частые странствия в Каабу души своей и там стучись в священный камень сердца, ибо все в нем. Все, что вне его, ничто. И когда дед мой, Ахмед Есеви, извел посохом хаджи воду из камня, он сказал: положи сердце свое на ладонь и швырни его о камень, если оно укушено змеей мечты. Теперь отвечай ты мне: где лежат динары, ради которых я переезжал пустыню?