Рассказы и сказки

Конечно, многое, если не все, сделала политика. Когда народ опамятовался после первого месяца войны, и когда наш Президент уже не смог ничего наврать про преобразования, его просто растерзали в клочья по старой русской традиции. На его место поставили старого боевого генерала, который сумел организовать оборону, а потом и контратаки. Генерал сразу разогнал разожравшееся правительство и Думу, и поставил на их место своих золотопогонных друзей. На журналистов, которые тотчас же записали о «хунте» и прочих антидемократических штучках, быстренько напустили контрразведчиков. Народу объяснили, почему, за сколько, и за чьи деньги они так писали, и по приказу Главнокомандующего (должность Президента на период войны была упразднена) их повесили как шпионов. Чтобы таких казусов более не случалось, был введен портфель министра пропаганды. Его получил инструктор спецназа военной разведки, писатель и ученый. Он сразу официально заявил,  что победа, да вся жизнь невозможна без стержня. А главный стержень – это вера.

Родноверие заняло пустоту в мечущихся душах смело и неожиданно. Как ни странно, воевали в основном лица коренной национальности, то есть русские. Языческие жрецы, приходившие к солдатам перед атакой, говорили совсем не то, что только что вещали поп и замполит. И когда разум бойца и командира еще мотался в смятении, после ракеты об атаке, когда вражеская лава неслась, бурля огнем, жрец первым бросался вперед, без каски, в красной расшитой рубахе, а то и с голым мокрым торсом, сжимая в руках не АКМ, а бронзовый топор или извитый резами деревянный посох. Он во весь живот ревел, да не слоганы, не передовицы, а самые настоящие призывы к смертному бою, где нельзя ни отступать, ни жмуриться от страха. И нельзя было не верить в его убеждения, и нельзя было не броситься за ним, за его голой жилистой спиной с млечным путем родинок и шрамов.

 И не всегда жрецу вдребезги разрывало голову после первого же шага. Часто после выигранного боя или позорного бегства, на привале бойцы окружали его подле костра и задавали вопросы, и верили, и понимали, ибо ответы были именно те, которых они ждали и о которых они думали еще с мальчишеских зыбок, думали, да боялись сказать. И называли язычество Родной верой, да еще и добавляли: наша, русская, родная…

И все становилось понятно: и почему «Родина и народ» – ибо все от Рода идем, и почему «ладно» – ибо вся любовь от Лады… И удивлялись воины, как же раньше они этого не знали. Даже обряды и праздники как-то сразу прижились, ибо всегда жили среди нас, только безымянными. Родноверы изменили отношение к жизни, а главное – к смерти.

Лет семь назад, то есть, давным-давно, когда Калининград и Курск еще были нашими, а Ледовый прорыв еще не сожрал десятину личного состава Российской Армии, я тоже воевал. Я пошел на фронт в лейтенантских погонах, выданных на институтских сборах, управленцем по образованию, в пленчатых линзах, с обручальным кольцом на правой руке и с юношеской улыбкой. Сразу пошел туда, куда приписали: на Западный фронт. Там получил чудесную должность зам командира по продовольственному и вещевому обеспечению, заведовал снабжением дивизии и выполнял самые скучные операции: вел бухгалтерию (на меня почему-то ее тоже повесили, и я с радостью слюнявил первичку, оборотки и шахматки), ездил с белобрысым шофером-мордвином и конвойным УАЗиком по базам, и снабжал, снабжал… Обмундирование, продовольствие, скот и птица в живом весе, а иногда бывали и медикаменты, боеприпасы, оружие… Потом я обслуживал Ледовый прорыв, самую страшную бойню в истории войны. Ранен был не в атаке, как следовало бы отважному бойцу, а когда ехал на КАМАЗе с цистерной в тыл за дизтопливом. Самое некрасивое, что я спал в спальнике за сиденьями, прилипнув щетиной к заслюнявленному ватнику, и прыгая на кочках. Попадание было наполовину прямым, вся машина (хорошо, шли порожняком! кабы шли оттуда, груженые, сгорели бы) разлетелась в клочья. Меня, наверно, спас спальный мешок: хоть немного погасил осколки. Но один осколище гладенько, словно хлебный мякиш, срезал мою нижнюю четверть с лишним: правую ногу до развилки и детородный орган.

 Когда я очнулся в госпитале, то чересчур спокойно и вменяемо (что-то послешоковое, наверное) отреагировал на пустоту между ногой и другой пустотой: мы с Викой, как и все разумные люди, успели родить сына перед моей отправкой на фронт. А без сладострастных развлечений я как-нибудь проживу, главное, что осколок не ошибся и не отрубил мою верхнюю четверть с лишним.