Рассказы и стихи

Еще было послеобеденное время. День тогда словно замедлялся, все расходились отдыхать, даже кухарка Сайрин, помыв посуду и убрав со стола, удалялась в свою комнату. Бабушка и дедушка тихо похрапывали — каждый в своей спальне. Днем они храпели куда тише, чем ночью. Весь мир затихал. И в хорошую погоду, а погода почти всегда была хорошей, она выбиралась из дома и бежала к пруду.

Пруд был устроен в естественном углублении в дальнем конце сада. Со временем дедушка укрепил его: возвел подпорную стену — низкую, вровень с берегом, — и над глубокой стороной пруда получилась ровная площадка. Потом стена снижалась, закруглялась в обе стороны и сходила на нет у мелководья, образуя удобный вход в воду. Иногда в жару, когда пересыхали прудики на пастбищах, сюда пускали коров. Они забредали с мелкого конца, баламутили и пачкали воду. Но это случалось редко. Обычно же прудом никто не пользовался. Он просто — был. И принадлежал ей.

Должно же ей хоть что-нибудь принадлежать! Другие-то королевства давно разобраны. В доме всем заправляют бабушка и Сайрин; а вне дома всем владеет дедушка: бескрайними пастбищами, скотом, лимонными и мандариновыми рощами, дорожкой, обсаженной душистым перцем, и даже землями мелких фермеров-арендаторов за полувырубленным лесом. Она видела, как он объезжает свои владения: медленно-медленно, оглядывая все хозяйским глазом: Облака и небо тоже заняты, ими правит Бог. Раньше она подумывала заявить свои права на задний двор, то есть на пятачок между кухней, бассейном, домиком прислуги и аллеей деревьев какао. Но оттуда ее прогнала горничная Пегги. Всегда такая приветливая и услужливая, Пегги завопила не своим голосом, увидев ее на заднем дворе: «Прочь! Белым сюда нельзя! В дом иди! В свой большой дом!» Судя по всему, задним двором владела Пегги.

А вот пруд и склоненные над ним деревья никому, даже дедушке, были не нужны. И она стала королевой. И стала править самыми настоящими подданными: стайками мальков тики-тики и тремя черепахами, которых дедушка называл «Колумб и его дамы». Колумб, как и его великий однофамилец, любил путешествовать и исследовать мир. Хотя пруд и был его родным домом, он время от времени отправлялся в иные края. Случалось это чаще всего в засуху, когда пруд пересыхал и в самой серединке оставался вязкий ил, а вокруг, на бывшем дне, бурела высохшая, растрескавшаяся грязь. Даже стрекозы улетали тогда на поиски более гостеприимного водоема. Дедушка посылал людей чистить пруд, а Колумб и его дамы выбирались на травку и шествовали неспешно и понуро, через два поля, к озеру Димити. В этом озере били ключи, и вода поэтому никогда не иссякала. И все-таки истинным своим домом Колумб считал ее пруд. Едва начинались октябрьские дожди, он и его дамы отправлялись в обратный путь. Черепахи ползли по пастбищам долго и упорно, спотыкаясь и обходя преграды, а она тревожно следила за их маршем по шевелению высокой травы: вот стебли качнулись, примялись, вот — распрямились вновь: Конечно, черепахи путешествовали и в другие времена года, но недалеко и ненадолго. Иногда они просто вылезали на бетонную стену — погреться на солнышке. Чаще же всего Колумб и его дамы скрывались на глубине, и об их присутствии можно было только догадываться — по вдруг взбурлившей от лапы или панциря водной глади. Мальки тики-тики бросались тогда врассыпную.

Тики-тики были настоящими подданными. Они никогда не покидали свою королеву.

Кинешь в воду хлебную крошку — они тут же вынырнут и тучей бросятся на добычу. Кинешь в воду камешек — они метнутся прочь. А если их не трогать, тики-тики будут шустро плавать взад-вперед, бессмысленно и беспорядочно, но не сталкиваясь и даже не дотрагиваясь друг до дружки. Тики-тики были быстрее ласточек.

Сначала она просто робко наблюдала за ними, присев на корточки на мелководье: плавать она не умела и боялась воды. К глубокой стороне пруда она вообще не приближалась: вода там была черная от противных и скользких зеленых водорослей, живших на дне. Там было так глубоко — ничего не разглядеть, даже солнце не пробивало эту толщу, даже тики-тики не откликались на ее зов, если не бросить им крошку.

Однако со временем она полюбила именно этот край пруда. Ее тянуло сюда, потому что подпорная стена была такая ровная и гладкая сверху и даже вполне широкая — идеальная сцена для ее концертов.

Каждый день, едва дом затихал после обеда и дедушка с бабушкой начинали похрапывать в спальнях, она пулей выскакивала из кровати и — на улицу. Она бежала прямиком к пруду и петь начинала еще по дороге. Она знала всего две песни, вернее, полторы, и никогда заранее не загадывала, с которой в этот день начнет. Если первой выпевалась «После бала», она медленно и скорбно вальсировала, приближаясь к самой кромке.

Сто разбитых, навеки печальных сердец,
В этой жизни так радостей мало,
В ней разлуки, трам-пам и известный конец.
После бА-А-А-ла, да-да, после бА-А-А-ла: