Рассказы из книги "Жестокие рассказы"

НЕЗНАКОМКА

Посвящается графине де Лакло

Лебедь молчит всю жизнь, чтобы хорошо спеть лишь раз, перед смертью.

Старинная поговорка

Это небесное дитя бледнело, услышав прекрасные стихи.

Адриен Жювиньи

В тот вечер все блестящее общество Парижа собралось в Итальянской опере. Давали «Норму». Это было прощальное выступление Марии Фелисии Малибран.

При последних звуках каватины Беллини «Casta diva» вся публика поднялась с мест, шумно и восторженно вызывая певицу. На сцену бросали цветы, венки, драгоценности. Ореол бессмертия окружал великую артистку — больную, почти умирающую, которая пела, как бы расставаясь с жизнью.

В первых рядах кресел какой-то юноша с гордым, мужественным лицом так бурно аплодировал, желая выразить свое восхищение, что изорвал перчатки.

Никто в парижском свете не знал этого молодого человека. Он походил скорее на иностранца, чем на провинциала. Он был в прекрасном костюме безупречного покроя, но, пожалуй, слишком новом, и мог показаться несколько странным среди публики первых рядов, если бы не врожденное, неуловимое изящество во всем его облике. При взгляде на него почему-то приходили на ум широкие просторы, небо, одиночество. Это было непостижимо, но ведь и сам Париж — город непостижимый.

Кем был незнакомец и откуда он взялся?

Это был застенчивый, нелюдимый юноша, сирота, наследник очень знатного рода — одного из последних, сохранившихся в наши дни, — владелец поместья на севере, который лишь три дня назад вырвался из сумрачного корнуоллского замка.

Его звали граф Фелисьен де ла Вьерж; ему принадлежало поместье Бланшланд в Нижней Бретани. И там, в глуши, этого лесного охотника внезапно обуяла жажда бурной, деятельной жизни, жгучее любопытство к нашему упоительному парижскому аду!.. Он пустился в путь и вот приехал сюда. Он лишь нынче утром впервые увидел Париж, и его большие глаза еще горели от восхищения.

Ему едва минуло двадцать лет; это был его первый выезд! Он только вступил в мир пламенных страстей, самозабвения, пошлости, золота, наслаждений. И случайно попал на прощальный вечер великой артистки.

Ему понадобилось всего несколько минут, чтобы освоиться в этом роскошном театральном зале. Но первые же звуки голоса Малибран потрясли его душу, и все вокруг померкло. Этот гордый юноша вырос поэтом; он привык к тишине леса, к резкому ветру в прибрежных скалах, к шуму бурлящих потоков, к таинственным вечерним сумеркам, и в голосе певицы ему слышался далекий призыв родной природы, молящей его вернуться.

Вне себя от восторга, он бешено аплодировал вдохновенной артистке, как вдруг руки его бессильно повисли, и он замер.

В одной из лож появилась женщина необыкновенной красоты. Она смотрела на сцену. Ее тонкий, чистый профиль выделялся в красноватом сумраке ложи, точно флорентийская камея на медальоне. Незнакомка сидела одна, бледная, с гарденией в темных волосах, облокотясь на перила тонкой рукой; во всем ее облике было что-то аристократическое. На корсаже черного муарового платья, отделанного кружевами, сверкал драгоценный камень, благородный опал, вероятно, под стать ее душе. Одинокая, безучастная к окружающему, она как будто всецело отдалась неотразимому очарованию музыки.

Однако случилось так, что она рассеянно обратила взгляд к толпе, и в этот миг ее глаза и глаза юноши встретились на одну секунду, блеснув и погаснув.

Знали ли они друг друга прежде?.. Нет. На земле — никогда. Но пусть те, кто может сказать, откуда начинается Прошлое, объяснят, где же были знакомы эти два существа, ибо, обменявшись одним-единственным взглядом, они поверили отныне и навсегда, что любили друг друга еще до рождения. Молния освещает разом, в один миг пенистые волны ночного моря и серебристые дали горизонта — так этот мимолетный взгляд сразу пронзил сердце юноши; ему словно открылся в ослепительном блеске волшебный, таинственный мир! Фелисьен сомкнул веки, чтобы удержать в памяти сияние синих глаз, глубоко проникшее ему в душу; потом ему захотелось избавиться от непонятного наваждения. Он устремил взгляд па незнакомку.

Она задумчиво смотрела ему прямо в глаза, как будто угадывала сокровенные мысли робкого влюбленного и считала его страсть совершенно естественной. Фелисьен почувствовал, что бледнеет; у него вдруг возникло ощущение, будто ее руки медленно, томно обнимают его за шею. Свершилось чудо! Их мысли непостижимым образом слились, лицо женщины отразилось, словно в зеркале, в его душе, узнало себя в ней и запечатлелось там навеки! Он полюбил первой, неповторимой, самозабвенной любовью.

Между тем незнакомка, развернув и поднеся к губам веер с черными кружевами, отвела глаза с рассеянным видом. Теперь казалось, будто, ничем не отвлекаясь, она просто слушает мелодии «Нормы».

Фелисьен навел бинокль на ее ложу, хотя чувствовал, что поступает неучтиво.

— Но ведь я люблю ее! — сказал он себе.