Рассказы из Парижа

«…Женщина – это скрипка. И когда её берёт в руки нищий – она жалобно пиликает, а когда её берёт в руки Божественный Паоло Сарасате – она поёт и плачет!.. Я не вторгаюсь в Ваше «старое девичье» одиночество и чудачество. Я верю только в себя, свою игру, в свой смычок (подчёркнуто). И Вы запоёте! Вы будете петь и плакать, мой гордый ангел! Вы будете звучать, как Божественный Страдивариус, на котором до сих пор играли калеки.

Я не отвечаю за прошлое, но отвечаю за будущее. И если у Вас хватит мужества отказаться от приличной и скучной лжи себе самой, от давно никому не нужного траура по никогда не сбывшемуся счастью, то я к Вашим услугам – душой, сердцем и Всем (подчёркнуто двойной чертой).

Александр Вертинский»[1]

Andr'e, прочитав письмо Вертинского, просто оцепенел:

«Какой вулкан чувств и лава любви, – подумал он, – вот голос настоящего мужчины, уверенного в себе. А я… идиот вульгарный, рассказывал Кате о монастырях, цыганах, гетто… и думал, что привожу её в восторг. Никогда не сделал ей ни одного комплимента, не сказал тех пронзительны слов, которые нормальные мужчины говорят красивым женщина. Вроде бы я и не душевный импотент, наверное, просто эгоист… родной матери ремонт квартиры не сделал».

Вдруг прожитые годы показались ему предисловием. Предисловием дивной книги с девственно-чистыми страницами, к которым он не осмелился ещё прикоснуться настоящей жизнью, мечтая о чём-то главном, которое вот-вот произойдёт, открыв ему ускользающий смысл, и только тогда он сможет без помарок и ошибок заполнить чистые листы своей прекрасной жизни.

Andr'e, чтобы успокоиться, решил последовать Катиному совету и внимательно перечитать Гари «Жизнь и смерть Эмиля Ажара». Удивительно, как по-новому он стал воспринимать каждое слово, адресованное, казалось, лично ему. «Это было для меня новым рождением. Я начинал сначала. Всё было подарено мне ещё раз. У меня была такая иллюзия, что я сам творю себя заново».

Andr'e замер, прислушиваясь к неясному внутреннему голосу, а потом лихорадочно стал рыскать по «планете NET», вспомнив слова учителя лицея, что «Пушкин тебе не поможет», «не надейся на Пушкина», но в данный момент он только на него и надеялся. Найдя вскоре письмо Александра Пушкина к Анне Керн от 28 августа 1825 года, прочитал: «…если Вы придете, я обещаю Вам быть любезным до чрезвычайности – в понедельник я буду весел, во вторник восторжен, в среду нежен, в четверг игрив, в пятницу, субботу и воскресенье буду чем Вам угодно, и всю неделю – у Ваших ног…»

«Вот письмо, мечта любой женщины, – подумал Andr'e, – я напишу Кате, я напишу ей такое, что Вертинский будет завидовать…» Беда была в том, что самые первые слова не приходили к нему. Он чувствовал, что стоит только «родить» первую фразу, как потом всё будет легко, всё придет само собой и ляжет к Катиным ногам. От нетерпения он выскочил на воздух, к звёздам и облегчённо вздохнул. Сколько вздохов знает наша Вселенная? Стоя под звёздами, Andr'e ощущал это дыхание многих, дыхание своих предков, дыхание Вечности.

Завтра, подумал, успокоившись Andr'e, завтра я напишу тебе чистые мысли и нежнейшие чудеса.

Но завтра ему пришлось написать совсем другое.

* * *

Катя сидела перед экраном компьютера и плакала.

– Не может быть, – повторяла она, – не может быть. Перечитала ещё раз коротенькую записку Андрея:

«У меня такое ощущение пустоты, которую мир уже не восполнит. Умерла мама. Похороны в субботу, приезжай. Тебя встретит на привокзальной площади Кристина, которая схлопотала у мамы по хозяйству. Пожалуй приезжай».

В этот раз Катюшу не рассмешили милые ошибки Андрея, просто ей хотелось понять последнюю фразу, это могло быть «пожалей и презжай», или «пожалуйста, приезжай». Впрочем, это не имело уже никакого значения. Катенька плакала, но легче не становилось. Ей было жаль всех, в том числе и себя. Ещё вчера жизнь казалась непрерывной линией счастья, и ей доставляло радость перечитывать Андрюшины строки: «каждый вечер, глядя на звездное небо, я собираю букеты звёзд для тебя, так хочется, чтобы мы вместе забрались в это звёздное гнездо».