Рассказы из пиалы (сборник)

Да, мы были бы рады обманываться, но увы, увы – он и в этом направлении лапой не пошевелил. Он не хотел иметь с нами ничего общего, кроме еды и дома, не собирался уступать, и ни лесть, ни ветчина не могли склонить его к признанию того факта, что все-таки мы немного похожи.

А если кто-нибудь начинал громко выговаривать что-нибудь в этом духе ему, дремлющему после сытного ужина, Мурзик, прекрасно понимая, о чем идет речь, едва разлеплял свои наглые, рассеченные грифельными зрачками глаза. Но отнюдь не поворачивал головы в сторону говорящего, не удостаивал его взглядом, а смотрел сквозь эти свои щели туда, куда бог привел, – на пол так на пол, на миску так на миску. На его недовольной насупленной морде отчетливо читалось: когда ж ты замолчишь-то, наконец! Если поток беспокоящих слов не прекращался, он, так и не раскрыв глаз хоть немного шире, лениво приподнимался, затем вспрыгивал на форточку и был таков.

5

На чем основывалось это бесконечное превосходство? Может быть, он был – или считал себя – умнее? мудрее? многоопытнее? Не зря же, в конце концов, бытует мнение, что кошки – мудрые животные. Один мой приятель любит рассказывать о своем коте историю, которая якобы свидетельствует о его (кота) безграничной мудрости и в какой-то степени о мудрости кошек вообще. История сама по себе очень простая. Уж я не знаю, какая в том была нужда, но как-то раз этот мой приятель лежал среди бела дня в постели с женщиной. Излагая историю, он всегда умалчивал о том, что и в какой последовательности выделывал, только когда в конце концов угомонился, с понятным стыдом и трепетом заметил вдруг, что кот сидит прямо над его головой на шкафу и с ленивым любопытством наблюдает происходящее. «И в его глазах, – говорит мой приятель, и голос его начинает подрагивать от нешуточного волнения, – я увидел такую мудрость, такую ласковую снисходительность, такую мягкую насмешку, которую можно было бы прочесть разве что во взгляде отца, следящего за тем, как резвятся его глупые дети! Казалось, он говорил: да-а-а, что делать, жизнь такова, она и впредь будет подсовывать вам множество самых никчемных занятий!.. Что делать!.. Как мне винить вас, несмышленыши! Все пройдет со временем, а пока… пока вы юны, глупы и беззаботны, кровь туманит ваш слабый мозг, опыт еще не остудил сердец… Что делать, гуляйте, ребята! Хотелось бы, конечно, чтобы вы не плодили ненужных иллюзий и не думали, будто занимаетесь каким-то важным делом, – ведь это пройдет, как прошло многое, слишком многое…» Вот каким содержательным взглядом смотрел кот со шкафа. Во всяком случае, так утверждал мой приятель.

Не знаю. Мудростью мы не мерились, а вот ограниченность своего ума Мурзик выказывал неоднократно. Так, например, он панически боялся кофемолки. Зато, как только представлялся случай, ярился и вопил, порываясь вступить в честный поединок с маминой мутоновой шапкой, коей то ли запах, то ли цвет приводил его в неистовство. Должно быть, он полагал, что им двоим – ему и шапке – тесно на земле, почему и стремился ее немедленно задушить. Шапку прятали, тогда он немного успокаивался, горделиво расхаживая, словно побоище уже состоялось и он вышел из него победителем.

Или вот нашел я однажды в горах здоровущий выползок – змеиную шкуру, сброшенную во время линьки. Она была длинная, сухая, полупрозрачная, блестящая и при каждом прикосновении издавала скрипучий шорох. Я скатал ее рулончиком и сунул в карман.

Когда дома я бросил ее на пол, где она стала с опасным похрустыванием разворачиваться, Мурзик взлетел на стеллаж и повис на самой верхотуре.

– Ну что ты, дурак, – сказал я, – это же просто шкура, она не кусается!

В качестве доказательства я пошевелил ее ногой, отчего она снова захрустела и зашевелилась. Мурзик обреченно напрягся и завел боевую песнь. Судя по всему, он решил живым не даваться и готовился продать жизнь подороже.

Но даже и в этот момент, изготовившись к самому худшему, он все же предпочел остаться независимым: не бросился ко мне за помощью, не прижался к ногам, как сделала бы в подобной ситуации собака… Что говорить! Собаки видят в людях себе подобных, и такой взгляд ничуть не оскорбителен, а кошки – нет, и почему-то это обидно.

В конце концов он спустился и подошел, обнюхал и даже потрогал лапой – и сделал все это сам, без моей помощи, о чем недвусмысленно напомнил мне победно задранный, подергивающийся хвост, когда Мурзик отвернулся и пошел прочь. При этом одарил меня таким взглядом, словно это не он, а я битый час висел на стеллаже.

Вот такой он был странный человек, этот Мурзик: просто глупый сноб, презирающий людей за то, что они не являются кошками!

И лишь один-единственный раз он выказал нам свою благодарность искренне и преданно, как благодарят равных. Один раз за всю жизнь!..

Для того, чтобы рассказать об этом, мне придется вернуться к началу.

6

Итак, у Мурзика была чумка, и он умирал. Немного утешить нас могло только то, что сам он, по крайней мере, не знал об этом – ведь животные не имеют представления о смерти.