Рассказы из сборника «Magic barrel»

— Слушайте, приятель, вы на себя такие неприятности накликаете, что просто ужас. Погодите, вот вас тут поймают и отправят в работный дом. Я же вам добром говорю.

Неожиданно Кесслер поднял на него глаза, полные слез.

— Что я вам сделал, что? — заплакал он. — Кто это выбрасывает из дому человека, если он десять лет тут жил, каждый месяц платил вовремя? Что я вам сделал, скажите мне? За что обижают человека? Вы кто, Гитлер или еврей? — Он бил себя в грудь кулаком.

Грубер снял шляпу. Он слушал молча, не зная, что сказать, но потом заговорил:

— Слушайте, Кесслер, разве это против вас лично? Это мой дом, и мой дом разваливается на куски. Налоги я плачу — не дай бог никому. Жильцы должны соблюдать порядок, не то пусть выезжают. Вы порядка не соблюдаете, вы ссоритесь с моим управляющим, значит, вам надо выезжать. Выезжайте утром, и я ни слова не скажу. Но если вы не уедете, вас опять вынесут силком. Я позвоню в полицию.

— Слушайте, мистер Грубер, — сказал Кесслер. — Я никуда не уйду. Хотите — убейте меня, но я не уйду.

Игнас успел отскочить от двери, когда оттуда вылетел разгневанный Грубер. На следующее утро, после бессонной от забот ночи, хозяин решил поехать к судебному исполнителю. По дороге он остановился у лавки — купить пачку сигарет, и тут решил еще раз переговорить с Кесслером. Ему пришла мысль: надо предложить старику устроить его в богадельню.

Он подъехал к дому и постучал к Игнасу.

— Что он еще там, этот старый шут?

— Не знаю, мистер Грубер, — растерянно сказал Игнас.

— То есть как это не знаете?

— Не видно, чтоб он выходил. Утром я заглядывал к нему в замочную скважину, там никто не двигается.

— Чего же вы не открыли двери своим ключом?

— Побоялся, — робко сказал Игнас.

— Чего вы боитесь?

Но Игнас не ответил.

Страх вдруг пронзил и Грубера, но он не показал виду. Схватив ключ, он тяжело поднялся по лестнице, изредка прибавляя шагу.

На стук никто не ответил. Потея от страха, Грубер отпер двери.

Но старик был жив — он сидел на полу спальни без башмаков.

— Слушайте, Кесслер, — заговорил хозяин, чувствуя, как кровь приливает к голове. — Я тут кое-что придумал, вы меня только послушайтесь — и всем вашим неприятностям конец.

Он объяснил Кесслеру свой план, но старик не слушал. Глаза его были опущены, он медленно раскачивался всем телом из стороны в сторону. И пока хозяин что-то ему втолковывал, Кесслер снова вспоминал все, о чем он передумал, сидя на тротуаре под мокрым снегом. Он перебрал в уме все годы своей несчастной жизни, вспомнил, как еще в молодости он бросил на произвол судьбы свою семью, ушел от жены и трех ни в чем не повинных малюток, даже не пытаясь их обеспечить, и за все прошедшие годы ни разу — господи, помилуй его! — даже не пробовал узнать, живы они или нет, И как это за одну короткую жизнь человек может сделать столько зла? Сердце болело при одной этой мысли, и, без конца вспоминая прошлое, он стонал, раздирая лицо ногтями.

Грубер со страхом смотрел, как страдает Кесслер. Может, оставить его тут, подумал он. Вглядевшись в старика, он вдруг понял, что тот, скрючившись на полу, кого-то оплакивает. Белый как мел от поста, он раскачивался из стороны в сторону, и редкие волоски на подбородке казались тенью прежней бороды.

Что-то тут неладно, подумал Грубер, стараясь понять, в чем — дело, что его так давит. Он чувствовал: надо бежать, поскорее отсюда выбраться, и вдруг ему померещилось, как он падает и катится с лестницы, с пятого этажа, и он застонал, словно уже валялся внизу, разбившись насмерть. Да нет же, он все еще стоит в спальне Кесслера, слушает, как молится старик. «Умер кто-то?» — пробормотал Грубер. Наверно, Кесслер получил известие о чьей-то смерти, подумал он, но инстинктивно понял, что это неправда. И вдруг со страшной силой ударила мысль: это его оплакивает Кесслер, он сам и есть покойник.

Ужас охватил хозяина. Обливаясь холодным потом, он чувствовал, как страшная гнетущая тяжесть медленно ползет кверху и голова вот-вот лопнет. Целую минуту он ждал — сейчас его хватит удар. Но ощущение тяжести прошло без боли, осталась только горечь.

Отдышавшись, он оглядел комнату — в ней было убрано, светло, пахло чистотой. А он так подло обошелся со стариком, подумал Грубер с невыносимым чувством вины.

И он не выдержал. Плача от стыда, он сорвал простыню с постели Кесслера и, завернувшись в нее, тяжело грохнулся на колени, вторым плакальщиком в этом доме.

Дева озера