Рассказы из шкафа

– Посиди чутка.

После третьей сигареты, когда ветер разметал последние облака ватными хлопьями, дед сказал:

– Ты – молодец, Надюль. Правда, молодец. Одна из нас вырвалась… Много видела чего. Счастливая ты?

– Счастливая.

– И делаешь то, о чем мечтала, а?

– Да, – Леся с вызовом посмотрела на деда, но он к ней не оборачивался.

– Это правильно, да… – дед глубоко вдохнул и зашелся сухим кашлем.

Леся, не зная как себя вести, неумело похлопала его по спине, словно это могло хоть чем-то помочь.

– Надюль, а знаешь, – дед прочистил горло. – Вот так я со своим дедом сидел…Много, очень много лет назад… Он мне рассказал, что когда-то, когда был еще совсем мальчишкой, мечтал о море. Хотел в моряки уйти, да там по хозяйству без него не справлялись, да и пробиться в портовых городах сложно было… Но он говорил, что до смерти море любил. Что в каждом облачке видел, – дед хихикнул в усы, молодея сразу на полвека, и Лесе невыносимо захотелось его нарисовать. Такого же старого, морщинистого, но овеянного розово-золотым свечением, шедшим из самой груди. – А я, Надюль, рисовать мечтал… Только что ж тогда, в послевоенное время, рисовать можно было? Агитплакаты, да кубы с кругами, вот как… Хорошо, конечно, даже денежно было, но противно мне стало… И не рисовал больше никогда. А мамка твоя петь в хоре мечтала, да мы ей крылья-то обрезали, тут оставили, она за папку твоего непутевого и выскочила… Я к чему, Надюль… – дед посерьезнел. – Ты – молодец. Первая, кто смог. Мой дед о море мечтал, а ты вон… Океаны бороздишь. Только, если уж сбылась мечта твоя… То все правильно должно быть, по-настоящему, Надь. Не понравились мне твои рисунки, души в них не чувствуется, но если твое это…

Леся вспыхнула. В груди ее всколыхнулся праведный огонь.

– Да я их самой душой пишу, так Мишель говорит! – Леся вскочила с лавки, горький ком обиды стиснул горло.

– Мишель, небось, твой, за большие деньжища это втюхивает, вот так и говорит… – беззлобно продолжил дед, зажигая новую сигарету. – А я вот что скажу, Надюль, что раньше ты живых людей писала. А сейчас – черт пойми, что. Как будто живого человека сто лет не видела…

– Ну, знаешь, дед!

Леся умчалась в дом и закрылась в дальней комнате. Она включила свет и ахнула: по стенам были развешаны ее картины. Самые ранние, неловкие, неопытные. Леся достала планшет. Да вот же! Те же решительные мазки, та же яркость и ясность! Вот, душа! Никуда она не делась!

Достала скетч-бук, с которым никогда не расставалась, а в голове все звенел голос Мишеля, вперемешку с дедовским. Мишель твердил: современные тенденции таковы… А наша новая выставка нам принесет… Наш вклад в современное искусство просто неоценим… А дед перебивал его и спорил: «Не живые твои картины. Мертвые, внучка. Мертвые»

Леся рисовала долго и упорно, пока пол не покрылся обрывками бумаги. Гости разошлись, бабушка убирала со стола. Леся встала и пошла помогать, все еще злясь на деда.

Она проснулась рано утром, с твердой мыслью уехать к вечеру. Все равно тут не любят ее не понимают. Она ведь только вчера была абсолютно довольна собой, но дед вновь посеял в сердце сомнения. Вечно он все портит!

Но рядом с тахтой стоял старенький мольберт. На нем холст, а на стуле – краски. И крупным размашистым почерком послание от деда на углу газетки: «Ушел на рыбалку, вернусь к вечеру. Нарисуй маму»

Леся подскочила. Не умывшись, не позавтракав, в старой дедовской рубашке, она принялась за работу. Она не собиралась ему ничего доказывать. Просто хотелось, чтобы он понял, насколько она выросла, насколько состоялась, как художник.

Привычные выверенные линии, размах кисти… И все не то. Почему-то, мамина улыбка, которая всегда горела в Лесиных мыслях, выходила тусклой. Глаза получились красивыми, но пустыми. Бабушка несколько раз звала Лесю завтракать, Мишель трезвонил по скайпу, но Леся, разозленная и отчаявшаяся, марала и марала бумагу. Дед застал ее вечером в темной комнате, голодную, усталую. Рыдающую. Сел на уголок тахты и неловко поцеловал внучку в макушку.

– Видишь, что говорю, Наденька? Ты привыкла к восторгам, к восхищениям чужим, и уже забыла делать так, как самой нравится. Ведь не нравится же, правда?

– Не нравится, – сдавленно пробубнила Леся. – У меня выставка скоро. В Париже. Ты хоть знаешь, какой человек моими работами восхищался?..

Дед тяжело вздохнул. От него пахло свежей рыбой, речкой и табаком.

– Ты раньше писала, чтобы тебе нравилось. Потому мама в тебя так и верила. Потому что ты просто так это делала, не ради чего-то… Выгоды никакой не искала, похвал не искала…

– Искала, – шмыгнув носом, ответила Леся. – Я хотела, чтобы вам всем нравилось. Хотела доказать, что я могу что-то большое… Чтобы вы меня любили и уважали.

Дед усмехнулся.