Рассказы из жизни А.П.Балаева

А я? Я про этого проклятого Армора слыхом не слыхал, что он сто лет тому назад свою фамилию на банках рисовал. Я всем твержу, что я тут ни при чем, все мне говорят: «Да-да», а сами глаза в сторону. Только один нашелся, писатель такой, лысый, восторженный, взялся доказывать, что, значит, в 1920 году была предпринята тайная попытка выйти в космос, которая окончилась трагически. Он все уговаривал меня выступать перед школьниками и составить вместе с ним призыв к людям доброй воли о поисках материалов. «Наверняка, — говорит, — Алексей Толстой что-то знал. Я теперь понял, почему он написал „Аэлиту“ как раз в те годы!» Послал я писателя к черту! Единственного человека, который мне поверил, сам к черту послал! Ерунда все это! Невозможно, чтобы эта жестянка сто лет в космосе болталась!

Но ведь она же болталась!

Вот вам и «казус Балаева».

И название обидное придумали. «Казус».

Суперснайпер

Замедление течения времени в каком-то объёме пространства ведет к образованию ударной стоячей волны, которая воспринимается как непреодолимая преграда в виде сферы. Внутри этого схлопнутого пространства оказался хронометр Сани Балаева, который он отдал Оскарику для опыта.

© Ank

С Оскариком Джапаридзе мы, что называется, одной веревочкой связаны. Парень он заводной, да и меня долго раскачивать не приходится.

Характеры у нас одинаковые, как говорится, гусарские, и потому мы с ним всегда попадаем в разные группы и возимся с разными проблемами. Тут уж ничего не поделаешь. Двое одноплановых исследователей в одной группе слишком большая роскошь, и уж за чем, за чем, а за этим ЭВМ отдела кадров следит неукоснительно. И бегаем мы друг к другу, так сказать, неофициально. В основном, когда надо расшевелить мозги, а заодно доставить себе удовольствие разыграть приятеля.

Я сейчас в восторге. Дорвался наконец до своих любимых люмончиков. О них я, можно сказать, с детства мечтал. Люмоны — это люминофоры с низким порогом возбуждения. Очень удобная штука. Покроешь ими какую-нибудь хитрую медяшку, пустишь ток — и наблюдай себе его распределение, всякие там наводки, взаимоиндукции, переходы, аномалии плотности. Короче, я, как алхимик, гоню люмоны на нашей аппаратуре с помощью тайных заклятий, а электрики за мной ходят по пятам и клянчат миллиграммы.

А Оскарик закопался в таймеры. После первых работ Кошты такая шумиха с этим делом поднялась! Деньги — неограниченно, штаты — какие хочешь, аппаратура — навалом…

Сначала все шло «на ура!», но потом поутихло. Оскарик ходил мрачный, а я, признаюсь, язвил. И повздорили мы крепко из-за моего длинного языка. Здорово повздорили. Полгода не встречались. Ну а потом я все-таки не выдержал. Побежал к нему первый, поскольку понимал, что виноват. Вернее, убедил себя, что виноват. Без него было мне попросту скучно.

Помню, засиделся я тогда у своей печуры, взглянул на часы — уже девять вечера. Вздохнул я — и двинул к Оскарику в его зал.

Вошел — и попятился. Решил, что обознался. Не узнать зала. Все не так, как было раньше. Посредине стоит огромный нистановый тор, а Оскариков пульт сдвинут куда-то в угол. Но пульт все же Оскариков. И сам он, вижу, сидит за пультом, и глаза у него шалые.

Проследовал я к нему короткими галсами, говорю: так, мол, и так, Оскарик. А он мне в ответ:

— Ты, Саня, кончай извиняться. Это все чушь беспросветная. Сейчас я тебе, кажется, такое покажу! Целую неделю энергию прихватывал помаленьку, батареи аж визжат, секунд на тридцать-сорок хватит. Только нужен бы мне хронометр, желательно такой же, как этот. Между прочим, исключительно ради чистой, эстетики. Можно, конечно, и просто цифровой…

А я как раз выписал себе хронометр такой, как у него: размером не больше дедовской луковицы, с актиниевой капсулой и автокоррекцией, запас хода на сто лет. Хотя и цифровой, но молотит через одну десятую секунды. Сбегал я за ним, принес.

— Ты мне, — говорю, — его часом не попорть. Это ведь не какие-нибудь ходики-махалики, это же вершина пензенского производства. Если с ним что случится, мне в снабжение к дяде Васе ходу нет, а Ниночка-измерительша каблучком растопчет мое сердечко, чего я не выдержу.

— Нет, — говорит Оскарик, — жертв и катастроф не будет. Все будет тихо, спокойно, но весьма удивительно.

Вешает он хронометры на паутинках в центре тора один под другим: свой внизу, мой повыше.

— Сверь, — говорит, — и кинопулеметом зафиксируй.

Я сверил: десятая в десятую.

— Порядок, — говорю.

— Ну, теперь гляди!

И врубил он им свои фарады. А хронометры ничего, покачиваются. Я кинопулеметом строчу, в прицел гляжу. Вдруг вижу, что на нижнем десятые вроде бы застыли. Верхний же, как и прежде, работает четко.

— Стой, — сигналю, — хронометр портишь!

— Фиксируй! — кричит Оскарик. — Фиксируй, Саня!