Мигеру? Без отдельного приказа? Учится быть примерным слугой? Или чует за собой вину, вот и старается?!
Стук в ворота отвлёк меня от размышлений.
Пришёл аптекарь Судзуму осмотреть мою достопочтенную матушку. Приближались роды, матушка то и дело жаловалась на недомогания. Судзуму наведывался к нам частенько; в последнее время — в сопровождении повитухи Анеко, чтобы глядеть туда, куда мужчинам глазеть не дозволено. Говорят, лучшая повитуха на ближайшие четыре квартала.
Нам с отцом Судзуму доложил без свидетелей: недомогания матушки от душевных волнений. Беспокоиться не о чем, госпожа просто желает внимания к себе. С беременными это случается. Я подумал, что отец, который успел побывать бабушкой Мизуки, знает об этом не меньше лекаря. Но раз отец ничего не возразил, то и я счёл за благо промолчать.
Когда визит завершился, я проводил гостей до ворот.
— Как твой сын, Анеко? — спросил Судзуму, выйдя на улицу.
Лучшего места для разговора, чем под нашим забором, они не нашли. Зачем я подслушиваю? Как мне не стыдно!
— Мастер Микио им доволен. Сказал: клетки для сверчков, которые делает Ринджи, не стыдно выставить на продажу. А как твоя дочь?
— Я выдаю Теруко замуж.
Я замер на месте. Неужели Судзуму нарочно затеял этот разговор, зная, что я неподалёку? По-моему, он говорит громче, чем следовало бы.
— Да?! И за кого же?
— За моего помощника Йори. Месяц назад он сдал экзамен, теперь может открыть своё дело.
— Я помню Йори. Толковый парень.
— Приходи на свадьбу, Анеко.
— Тысяча благодарностей, Судузуму-сан! Я непременно приду.
Я отошёл от забора, стараясь не шуметь. Теруко-тян. Лицо. Улыбка. Порывистые движения. Её ошибка стоила жизни моему отцу и фуккацу моей бабушке. Да, случайность. Трагическая случайность. Простил ли я Теруко?
Не знаю.
Надо прислать подарок на свадьбу.
Я не ушёл далеко, когда в ворота опять постучали. Посыльный принёс мне записку от Цуиёши: «Сегодня в час Лошади. Отец готов принять вас».
В спальне гостей не принимают.
Сейчас — особый случай. Сенсей ранен, лекарь запретил ему вставать. «Истинное искусство, — вспоминаю я слова Ясухиро, — невозможно без правил и канонов. Но возможно ли оно без нарушения правил?»
— Полагаю, что нет, — ответил тогда мой отец. — Хотя и не всякое нарушение есть искусство.
В доме теплее, чем во время моих предыдущих визитов.
Спальня большая, четыре на шесть шагов. Стены обклеены бежевой бумагой, на ней тонкими контурами намечены весенние лилии. Ясухиро лежит на футоне, набитом хлопком и шерстью. Ставни закрыты, в изголовье горит масляная лампа. В ногах — жаровня. Рядом с кроватью — изящный столик из светлого дерева, покрытого тёмно-коричневым лаком. Флаконы, баночки с мазями и лекарствами.
Ясухиро до подбородка укрыт покрывалом, тоже расшитым лилиями. Я помню это покрывало. Его сенсей бросил Мигеру. В свете лампы лицо Ясухиро кажется измождённым. Под глазами залегли глубокие тени, резче проступили скулы, складки вокруг рта. Не лицо — выветренная скала: уступы, ущелья, пещеры.
Опускаюсь на колени, кланяюсь, касаясь лбом пола.
— Добрый день, Кэзуо-сан. Как ваше здоровье?
— Добрый день, Рэйден-сан. Благодарю, намного лучше. Я уже здоров.
Он пытается сесть, желая подтвердить правоту своих слов. Нам с Цуиёши стоит огромных трудов уговорить его не делать этого. Вскоре Цуиёши уходит.
Мы с сенсеем остаёмся наедине.
5. «Беседа с вами — истинное удовольствие»
— Я хотел просить у вас совета, Кэзуо-сан.
— Всё, что в моих силах.
— Как мне наказать моего слугу?
— За то, что он поднял руку на самурая?
— Нет, за ложь.
— Это серьёзный проступок. Наши предки, случалось, карали за такое смертью. Но бывало, что они оставались милосердны. Он солгал вам? В чём?
— Своей ложью он оскорбил достойного человека.
— Это усугубляет его вину.
— Он сказал, что достойный человек закрыл лицо тряпкой. Как мерзкий каонай, сказал он. Грязная ложь! Достойный человек не закрывал лица тряпкой. Зачем достойным людям прятать лицо? Ужасное оскорбление, лживый навет! Даже то, что своей ложью мой слуга выгораживал достойного человека, не снимает с него вины.
— Не снимает, — согласился Ясухиро. — Но это не снимает вины и с того человека, о котором говорил ваш слуга. Ложь или правда, вина остаётся на нём.
Мы замолчали. Мы молчали долго.