Рассказы о Чапаеве

— Эх, и выдумщик же ты, Иван! — незлобно проговорил он, звучно хлопнув артиллериста ладонью по широкой спине.

Тот собирался рассказать что-то ещё, но гармонист его перебил:

— Подожди, балагур! У меня к Василь Иванычу вопрос имеется. Такой, знаешь ли…

— Ну-ну, слушаю, — сказал Чапаев. Он любил Курочкина за его храбрость, весёлый нрав и неугомонную страсть к раздольным русским песням.

Курочкин погладил ладонями колени и, щурясь от яркого пламени костра, наклонился всем туловищем в сторону Чапаева.

— Скажи, к примеру, Василь Иваныч, — начал он неторопливо. — К примеру, значит, так… побьём это мы всех врагов — и тутошних и тех, которые из других держав нос свой суют к нам, тогда, значит…

— А ты, я вижу, плохо слушал позавчера комиссара, — вступил в разговор артиллерист. — Как он говорил? Разобьём всю контрреволюцию и жизнь мирную начнём строить. И год от году эта наша жизнь всё светлее и радостнее будет. Комиссар так и сказал: «Этой светлой дорогой мы придём, товарищи, к коммунизму!»

— И зачем ты меня перебиваешь! — рассердился Курочкин. — Я и без тебя про всё это могу сказать… Меня вот какой вопрос мучает… — Гармонист глянул в глаза Чапаеву и прижал к груди свои руки. — Ну-ка, рассуди, Василь Иваныч! Вот мы построим на своей земле светлую коммунистическую жизнь, а как же в других-то державах? Неужто буржуи-вампиры так и будут кровь сосать из трудового человека?.. Или как?

Чапаев сбил на затылок папаху.

— Нет, не бывать этому! — вдруг решительно проговорил артиллерист. Непременно и в других державах рабочие и крестьяне свергнут буржуев… Тогда уж, ребята, сообща со всеми народами коммунизм на всей земле построим! Верно, Василь Иваныч?

Чапаев кивнул головой.

— А скоро, Василь Иваныч? — не унимался Курочкин.

— Что — скоро?

— Ну, когда, значит, в других державах рабочие и крестьяне Советскую власть установят?..

Чапаев наклонил голову, задумался. Немного погодя он негромко произнёс:

— Вот Ленина к нам бы сюда… Он бы обо всём рассказал.

Василий Иванович посмотрел поверх слабых язычков затухающего костра куда-то в умиротворённо тихую ночную даль.

— Ленин, товарищи, вперёд, должно быть, лет на тыщу всё насквозь видит! — взволнованно сказал он.

Двое или трое бойцов повернулись назад и тоже поглядели в ту сторону, куда устремил свой взгляд Чапаев, как будто поджидали: не подойдёт ли сейчас к костру Ленин?

Несколько минут все молчали. Первым заговорил здоровяк артиллерист:

— Лежишь это когда ночью и думаешь… обо всём думаешь… о жизни нашей. И так который раз, Василь Иваныч, за сердце возьмёт… Неужели не придётся мне при коммунизме пожить? Ведь я же за него кровь свою проливаю!

Чапаев поднял руки и, обняв сидевших рядом с ним бойцов, задушевно сказал:

— Доживём, товарищи! Непременно доживём! Это я вам правду говорю… Ну, само собой, постареем малость, без этого уж не обойдёшься… Так, что ли, Курочкин?

— Верно, Василь Иваныч! — засмеялся тот и подхватил на руки гармошку: он с одного взгляда понимал Чапаева.

Василий Иванович расправил усы, приосанился и запел звонким, приятным тенором:

Ты не вейся, чёрный ворон,
Над моею головой…

Чапаевцы дружно подхватили любимую песню своего командира.

В ДОРОГЕ

Ветер срывал с деревьев омытые дождём листья, и они падали в грязь. Низко над землёй ползли грузные серые облака. В лощинах дымился туманец.

Шофёр вёл машину осторожно, огибая рытвины и лужи. Брезентовый верх был весь дырявый, потому-то его и не подняли во время сборов в дорогу. Сырой, забористый ветер дышал в лицо холодом.

На колени Чапаеву упал багровеющий лист клёна, крупный, чистый, с янтарными капельками дождя.

Василий Иванович смотрел на лист и улыбался. Глазам его представилось: синее-синее небо, радужные нити паутины, плывущие над головой, сморённые жарой перелески, таинственные в сумерках заводи озёр с ленивыми, нагулявшими жир утками.

Шофёр заметил улыбку Чапаева и тоже улыбнулся.

— Хорошо… — сказал Василий Иванович и стряхнул с шинели лист.

«А Чапай простой человек, душевный», — подумал шофёр, вглядываясь в дорогу через закапанное стекло.

Вдали замаячил кустарник. За ним начинался крутой берег мелководной, извилистой речки.

— До Ташлина доехали, — сказал Чапаев, переставляя уставшие от долгого сидения ноги.

— Вот и каланча пожарная показалась. Сейчас в селе будем, подтвердил шофёр.

Дорога пошла грязная, вязкая. Около моста — месиво из чернозёма. Шофёр взял это место с разгона. Угрожающе урча, машина выскочила на мост. Ветхие перила задрожали, и шофёру пришлось убавить скорость. До берега оставалось метра два, как вдруг затрещали доски, автомобиль накренился и стал.

— Приехали! — Водитель выругался и стал вылезать из кабины.

Чапаев последовал за ним.

— Двоим не справиться, — сказал жилистый, коренастый шофёр, осмотрев передние колёса машины, застрявшие в прогнившем настиле. — Крепко засела.

— Жди меня, я в исполком пойду, — сказал Чапаев и, приподняв полы шинели, зашагал в село. Ноги вязли в грязи, скользили, часто приходилось обходить мутные лужи.